Дом множества востоков

Чтобы обозначить повестку EastEast и содержание нашего текущего выпуска, мы решили начать с вопросов. Эти вопросы не обязательно предполагают возможность ответов — скорее это навигационные огни, отмечающие движение смысла.

Название нашей платформы подразумевает и серьезность, и озорство. Мы осознаем, насколько перегружено понятие «Восток», как часто оно эксплуатируется. Именно поэтому мы хотим отправиться в смелое кругосветное путешествие с востока на восток, от каждой восточной окраины к каждому восточному побережью, в направлении вращения планеты. В путешествие, которое в конечном счете охватит все территории и укажет на надуманность каких-либо различий между Востоком и Западом.

Это путешествие наводит на размышления о непостоянстве отправных точек и множестве случайных пристанищ, которые обретаются на пути. Оно учит нас как заботе и гостеприимству, так и тому, что значит их отсутствие. Оно показывает, что дом можно покинуть и что дом можно изобрести. 

Мы предложили нашим друзьям, авторам, которые уже писали для нас или еще только напишут, и людям, чьи способы мыслить нас восхищают, ответить на следующие вопросы: «Что вы считаете своим домом? Где находится дом?» и «Каким образом сегодня можно говорить о Востоке или о множественности Востоков?» Мы не ищем правильных ответов — мы хотим посмотреть, какие новые вопросы могут возникнуть и куда они могут нас привести.

Что вы считаете своим домом? Где находится дом?Каким образом сегодня можно говорить о Востоке или о множественности Востоков?

Сян Цзайжун

Исследователь и писатель. Доцент кафедры сравнительной литературы и заместитель директора программы по искусству в Университете Дьюка в Куньшане, сокуратор Guangzhou Image Triennial в 2020 году

В какой-то момент я поймал себя на том, что использую слово «обратно», когда, находясь в других странах, говорю о поездке «обратно в Китай», а в Китае говорю о поездке «обратно в Европу». Прошлым летом я отправился в Мексику, к которой чувствую глубокую привязанность, — третий раз с тех пор, как в 2012-м провел там практически год. Вначале я полетел в Нью-Йорк прочитать лекцию и поймал себя на том, что говорю людям: «После этого я еду обратно в Мексику».

До переезда в Берлин мой дом был там, где я мог застелить кровать простыней, которую мне купила мама со словами: «Она стоит дороже той, что мне подарили на свадьбу». Я бы никогда не стал застилать ею кровати, в которых проводил только пару ночей, в хостелах или у любовников. За последние годы в Берлине я менял место жительства пять раз и умудрился потерять мамин подарок. Но я до сих пор ношу с собой подушку очень дорогого скандинавского бренда, который мне однажды на свидании посоветовал приятель в ответ на мое упоминание о боли в шее. Так что, пожалуй, категория дома расширилась: теперь это любое место, где я могу спать на своей подушке.

***

Востоков всегда множество. В детстве, когда я рос в провинции Гуйчжоу на юго-западе Китая, я считал востоком Шанхай, но, странным образом, никогда не думал, что Япония на востоке. Мне было любопытно, где находится Средний Восток, в чем его raison d’être, или, как это сформулировали мои друзья Валид Эль-Хури и Саима Ахтар: «Середина чего? К востоку от чего?» Так называлась конференция, которую они провели в 2016 году в Берлинском институте по вопросам культуры (ICI, Berlin Institute for Cultural Inquiry). И я уже не говорю о Дальнем Востоке: мой отец ездил в Гуанчжоу на спортивные соревнования под названием «Чемпионат Дальнего Востока». C тех пор меня очень интересовало, почему это был «Дальний Восток». 

Обожаю шутку аргентинского комика Петера Капусотто: его персонаж рекламирует masaje oriental («восточный массаж»), но не знаком ни с китайским, ни с тайским, ни с японским, ни с индийским массажем. Оказывается, он родом из Уругвая: полное название этой расположенной на восточном берегу реки Уругвай страны — la República Oriental del Uruguay (Восточная Республика Уругвай). 

• 
• 

Мадина Тлостанова 

Исследовательница деколониального поворота. Профессор постколониального феминизма в Университете Линчёпинга

Уже много лет я занимаюсь транскультурными и диаспорными мыслями и судьбами, искусством беженства и непринадлежности. Центральной категорией в этих исследованиях является дом или его отсутствие, тоска по дому и невозможность в него вернуться. Мне импонирует определение Хоми Бабы — «внедомность». Не бездомность, а именно внедомность, ощущение поменявшихся местами дома и мира, жизнь вне константы дома. Это и мое собственное состояние, причем с каждым переездом в новый город или новую страну я становлюсь все более внедомной. Для меня дом — это люди, а не стены, города или горы. И еще дом — это книги. Их можно перевозить из страны в страну в коробках или хранить в облачных хранилищах. Но люди, что были моим домом, ушли в иной мир навсегда. Видимо, поэтому я не ищу дома и давно уже не хочу его создать. Мой удел — быть странником, птицей, чей дом — там, где она поет свою песню. Песня эта не восточная в общепринятом смысле, скорее она креолизирует Восток со всем остальным миром. И все же в ней всегда есть некий восточный след, намек, воспоминание, интонация, которые появляются нередко помимо моей воли. 

***

Восток как цельный сущностный концепт с любой полярностью крайне рискован. Хотя он, несомненно, не теряет актуальности как основа «стратегического эссенциализма» (по определению Гаятри Спивак) в борьбе за более симметричную репрезентацию, как политико-идентитарный проект. При этом, казалось бы, более привлекательная идея множественности Востоков содержит потенциальный риск излишней этнографической детализации, дискретности потерявшегося за отдельными деревьями леса. По-видимому, следует говорить не об однородном застывшем Востоке, которого никогда не было, и не о множестве уникальных Востоков, а о Востоке как клубке подвижных интерсекциональных отношений — цивилизационных, экономических, культурных, религиозных и языковых связей, диалогов, но и непрозрачностей, несоизмеримостей. Всё это и составляет Восток как реляционную текстуру переплетенных смыслов, изменчивый процесс, основанный на взаимодействии сохраняющихся различий, но и на способности уловить созвучия.

Сергей Абашин

Историк, этнолог, антрополог. Доктор исторических наук профессор факультета антропологии Европейского университета в Санкт-Петербурге

Дом — это категория, имеющая разные измерения. Мне бы не хотелось выбирать из них какое-то одно. Дом — это, например, квартира, в которой мы находимся большую часть времени и которая насыщена нашими вещами и повседневными практиками. Дом — это участок с разными постройками, если у вас свой двор. Дом — это также улица, махалля, город, страна, континент. Планета, в конце концов. Дом — это множество локаций, иногда в разных регионах, городах, иногда даже в разных странах. С каждой из них мы связаны, все они оставляют в нас свой след. Дом — это разные социальные отношения, нас сформировавшие, определенные темпоральности — прошлое или будущее — и даже определенные материальность и телесность, выражаемые в чувстве прикосновения и в запахах. Все эти измерения существуют в нас одновременно, и мы постоянно между ними физически или воображаемо двигаемся, пересобирая каждый раз свой дом заново и таким образом выстраивая собственную биографию, идентичность и субъектность.

***

Восток тоже имеет разные измерения, он множественен, рассеян и двигается вместе с нами. Мы можем думать о нем географически — то сужая до Центральной Азии, то расширяя до Дальнего Востока. Можем воспринимать его как культурную, религиозную или этническую общность — тогда это мусульманский Восток, включающий не только территорию Аравийского полуострова, но и Северную Африку, Балканы и даже Испанию; или тюркский Восток, простирающийся от Турции до Якутска. Такой Восток может располагаться далеко на западе, как Стамбул находится на западе от Москвы. Восток также может восприниматься через определенные социальные практики, институты и образы, которые можно найти в любом месте мира. Эти восточные и западные пространства могут находиться даже в черте одного города или даже в одном помещении: в одном месте ты сидишь за столом, пользуешься ножом и вилкой и ешь мясо по-французски, а в другом сидишь на полу и кушаешь руками плов, попасть из одного в другое можно, пройдя всего несколько шагов. Восток, как и дом, — это категория, своеобразная точка сборки наших представлений о себе и мире. 

• 
• 

Никита Лин

Исследовательница и куратор. Живет в Шанхае

Воспитываясь в китайском обществе, раньше я соглашалась с распространенной идеей о том, что дом — это место безусловной любви и заботы. Но это сфабрикованный идеал, который, пожалуй, не отличается от тех, что есть в других культурах. Китайцы навязали себе патриархальную систему семейных ценностей и, в частности, идею о том, что необходимо иметь наследников мужского пола, которые производили бы потомство и продолжали семейную традицию. Я родилась девочкой и, подрастая, в какой-то момент отстранилась от данной культуры, приняв решение не выходить замуж в таких условиях. На этом пути меня сопровождало постоянное чувство незащищенности, бездомности, которое, однако, не обязательно происходит из-за культурного отчуждения, а скорее вызвано новой глобальной реальностью прекарного труда. Другими словами, традиционные ценности дома были деконструированы, хорошо это или плохо. Повышенная мобильность, которая позволяет дому колонизировать или встраиваться в чужую землю, имеет свою цену. С помощью политэкономического анализа дома можно выявить разнообразие конфликтов и форм насилия. За три десятилетия ускоренной урбанизации Китай стал свидетелем того, как управляемое капиталом землеустройство и финансиализация недвижимости полностью разрушили коммунальные фантазии обычных семей о доме. Для большинства дом — это в первую очередь квадратные метры, товар, часть дорогой инфраструктуры, непосредственно участвующая в работе экономики. Урбанизация напоминает фабрику в зоне военных действий, которая непрерывно производит и взрывает низкокачественную продукцию с логотипом травмы. Дом в этом смысле захватила параноидальная машина системного насилия под именем модернизации и глобализации. Представьте, что вы живете в доме, квартире или крошечной комнате, каждый день вы рассчитываете арендную плату, которую должны внести за это пространство, и все время оглядываетесь вокруг, чувствуя себя ходячей мебелью, которую в любой момент может вышвырнуть из окна арендодатель. И тогда вы думаете: «Вот несправедливость, я работаю на то, чтобы само пространство могло продолжить существовать и финансовый рынок не слетел с катушек». Никакой романтики.

***

Иногда мне бывает любопытно, почему мир культурно разделен на Восток и Запад, а не на Север и Юг. На севере относительно плохая погода. Холод. Лед. Мрак. Некоторые предполагают, что двигателем западного империализма и колониализма была плохая погода. Я не говорю, конечно, о климатическом детерминизме. Но об этом стоит задуматься. Так что я даже не уверена, есть ли смысл говорить о востоке или множестве востоков, ведь сами названия — запад и восток — это в первую очередь культурный конструкт. Зачем нам беспокоиться по поводу абсурдной выдумки каких-то людей, вечно находящихся в дурном настроении из-за плохой погоды? 

Сохраб Мохебби

Куратор и писатель, живет в Питтсбурге 

Дом оплачивает апартаменты психологов, круизы целителей, пенсии психиатров, кабриолеты дилеров. Он выдает чаевые барменам. Это пандора Фрейда и обсидиан Лакана. Дом — это порно. Дом — это цирроз, дом — это передоз. Дом — это гетеронормативный патриархат (если вы не знали). И раз уж на то пошло, дом попирает инаковость. Говоря о личном, дом — это место, где один отчим днями напролет играет в приставку, а другой сшибает книжные полки и вываливает их содержимое на пол. Дом — железная дева, аист твоей мамы, зал позора твоей сестры. Сундук арендодателя, мертвый залог банкира. Это прослушка Google, правительственный надзор. Дом — это то, откуда сбегаешь. Уходишь и не возвращаешься. Дом там, где было твое сердце, и он прогнил насквозь.

Карина Сембе

Писательница, исследовательница в Бостонском университете (латиноамериканские исследования, афролатиноамериканские исследования)

Дом там, где я плачу за квартиру. Я всегда говорю, что я очень оседлый человек, а потом смотрю на свою жизнь и напоминаю себе обо всех местах, которые называла домом. Я родилась в Одессе (умножьте самый большой еврейский штетл на текучесть крупного портового города), затем жила в маленьком центральноукраинском городке, где работала моя мама, после этого переехала в Киев учиться и страдать над кандидатской. Я жила в Вене, где занималась исследовательской работой, теперь продолжаю это в Бостоне. Здесь все любят делать выводы о моем происхождении — и всегда неверные: они думают, что я латиноамериканка или американка смешанной расы, а потом слышат пониженные интонации в моем акценте (нидерландка?) и мою радикальную критику западного либерализма. (Так откуда же ты?) У меня есть ашкеназские, тикарские (камерунские), русские, болгарские и украинские корни. Для меня быть дома — значит хранить связь с каждой из этих линий. 

***

В разговоре о Востоке, как и о любом другом глобальном/констелляционном понятии, следует отслеживать связи, разрывы и расхождения, проявляя при этом осторожность, чтобы не впадать в обобщения. Колумб плыл на запад, чтобы добраться до восточного побережья Индии, которое оказалось восточным побережьем Америки, но названо оно было Вест-Индией, так как лежит к западу от Европы. На древних картах каждая страна изображала себя в центре, а все остальное оказывалось Востоком или Западом. Сегодня нам хорошо известно, что предположения и общие места могут быть заманчивыми, но обманчивыми. Я предпочитаю контролировать себя, чтобы избегать слепой эксплуатации какой-либо уплощенной постколониальной риторики или участия в «гонке угнетенных»: архив требует нюансированной ревизии, а не отмывания.

• 
• 

Борис Чухович 

Историк искусства и архитектуры Центральной Азии, куратор. Научный сотрудник в Университете Монреаля, президент Обсерватории культурного наследия Центральной Азии Alerte Héritage

Дом как воображаемая обитель яснее всего очерчивается не в моих мыслях, а в моих снах: как правило, это ташкентская квартира, в которой прожил больше 20 лет детства и юности. Интересно, что сегодня в этом воображаемом пространстве появляются персонажи, большей частью не имеющие никакого отношения к Узбекистану. Дом как некая обжитая ойкумена для меня существует в виде скорее городов, нежели стран. В Узбекистане я ощущал себя прежде всего ташкентцем, в Канаде, где живу уже 22 года, — монреальцем. Города дружелюбнее, чем страны с их «национальной историей», в которых я неизбежно оказывался в ранге «нетитульного». Но простое посещение городов не делает их «твоим домом». Чтобы это произошло, они должны тебе дать нечто значительное, и зачастую это приходит в процессе работы. Городами моей ойкумены с детства были Москва, Петербург (тогда еще Ленинград) и Одесса, потом к ним прибавились Париж, Торонто, Венеция, Ереван, Вена, Бишкек, если говорить только о самых важных. Упомяну и языковой приют: попадая из англоязычного океана, с которым приходится коммуницировать, в небольшие заводи, позволяющие общаться на русском или французском, вновь ощущаю некое подобие дома.

***

Искусственность понятия «Восток» я ощущал задолго до чтения «Ориентализма» Эдварда Саида. Казалось бы, постколониальные исследования окончательно разоблачили это понятие как европейскую фикцию, вписанную в имперские и колониальные практики. В европейских и американских университетах и музеях, бывших когда-то центрами культивирования и описания Востока, уже к началу ХХI века стало почти неприличным всерьез апеллировать к этому дезавуированному концепту. Однако во многих странах, когда-то зачисленных в разряд восточных, люди продолжают верить в существование этого фантомного восточного мира и искренне осознают себя представителями Востока, по своей природе отличающимися от западных людей. Например, большая часть ташкентских биеннале так или иначе апеллировали к онтологическому противопоставлению Востока и Запада. Восток продолжает жизнь в названиях издательств и журналов, от «Правды Востока» и «Звезды Востока» к «Востоку свыше…», «Шарку», а также в текстах, картинах, спектаклях, песнях. Не знаю, что делать с этой самоориентализацией, в которой продолжает жить расистское разделение мира на две воображаемые половины, — но думаю, что с этим фантомом, засевшим в головах живущих людей, следует бороться активнее, чем с памятниками усопшим расистам. 

Анастасия Шавлохова

Руководитель Cultural Creative Agency (CCA) 

Для меня дом — это все места, связанные с детством. Я очень люблю Санкт-Петербург, места вокруг улицы Кирочная, Таврического и Летнего сада: там прошли первые 20 лет моей жизни, и самые теплые воспоминания связаны с этими локациями и прогулками по Неве, временем взросления, всматривания в окружающее пространство и людей, его населявших. Сейчас для меня дом — это место, где мне было и есть хорошо, где есть друзья и близкие люди. 

***

Как это ни странно, но и в XXI веке людям приходится напоминать, что Земля имеет сферическую форму. Понятия востока и запада — это географические условности определенной эпохи, изобретенные для удобства путешественников, торговцев, мореплавателей, но до сих пор определяющие наше мышление. Во время протестов в Америке социальные сети облетело видео школьной учительницы, сравнивающей реальную масштабированную карту и ту, по которой обучают американских школьников. В последней западные страны занимали намного больше места, чем в действительности. Да, конечно, мы помним Древний Рим, Древнюю Грецию и Европу Нового времени и их великие достижения. Но это совсем не значит, что все лучшее, что было создано людьми различных стран и культур, принадлежит именно Западу. 

Также не существует на самом деле единого и однообразного Востока. По этой причине в названии нашей газеты и онлайн-издания мы удвоили слово «East». Конечно, можно подумать, что речь идет о России и Катаре. Отчасти это так. Но на самом деле, удваивая «Восток», мы утверждаем, что он — нечто большее, чем географическая фикция. Действительно, если и существует Восток, то только как множество различных востоков, и через проекты CCA мы создаем альтернативную карту, необходимую для навигации в этом сложносоставном мире. Только избегая обобщений и не пытаясь рассматривать Восток как другого, мы сможем приблизиться к пониманию его многогранного бытия.

• 
• 

Икуру Куваджима

Художник, живет в Москве 

Нет места, которое я без сомнения могу назвать своим домом, так как я жил в разных городах и странах с детства. Зато у меня есть несколько мест, к которым я чувствую особую теплоту. Например, я до сих пор немного ощущаю, будто бы я из Украины, потому что жил там пару лет и начал там говорить по-русски. И когда переехал в Казахстан, я часто говорил, что раньше жил в Украине, будто бы я приехал оттуда, будто бы там находился мой дом. Пока я продолжал менять города, количество моих условных домов увеличивалось, но Япония, где я родился и вырос, становилась все меньше похожей на один из них. Когда-то я немного грустил от мысли, что у меня нет дома. Но когда прочитал Taking up Residence in Homelessness, прекрасное эссе Вилема Флюссера про миграцию, я понял, что нормально иметь много домов. Это мне помогло смириться со своим иногда непонятным и нестабильным положением. 

***

Что касается слова «Восток», у меня сложное отношение к нему. В этом есть евроцентризм и ориентализм, это про Других, которые часто представляются в экзотическом виде. Но надо признать, что без таких слов сложно ориентироваться в нашем мире, так что пока я могу смириться с его употреблением и даже сам пользуюсь им. Главная проблема заключается в том, что слово «Восток» часто связывается с определенными стереотипами, и все, что считается восточным, часто представляется в стереотипном виде, который усиливает и распространяет упрощенное понимание Других. Поэтому, мне кажется, здесь важнее максимально разнообразить репрезентацию этих Других и Востока, а не отказываться от употребления этого слова. Это больше соответствует духу мультикультурализма, который я отстаиваю. 

Саодат Исмаилова

Художница и кинорежиссер. Живет в Париже

Первый круг. Фергана

Восток для меня — восток страны, где я родилась, — Ферганская долина. Считается, что именно это место определяет узбекский язык: здесь действительно красиво и тонко говорят, не подмешивая русские слова, не коверкая произношение. Для меня восток в моей культуре — это кухня: ферганский плов — и жирный, и сладкий, и острый одновременно, такое разнообразие вкусов; музыка — ведь узбекский танец тановар именно из Ферганы; менталитет — гостеприимный, теплый, но в то же время такой, что можно сладко уколоться. Считается, что характерная узбекская женская красота происходит именно с востока Узбекистана. Фергана — самая густонаселенная точка страны, она и самая плодородная, а также самая опасная, так как именно эта долина определяет стабильность региона за счёт своего сложного географического и этнического сплетения.

Второй круг. Восточный Туркестан

Кашгария для меня — моя самая дальняя восточная точка, где моя культура достигает пика в плане языка, кухни, культуры и красоты. Я никогда не была в Восточном Туркестане, но в моем представлении чем ближе к восходу солнца, тем больше орнаментов, пряностей, а также недосказанности и таинственности. И мне кажется, то, что было во мне утеряно во времена Советского Союза, все еще частично кроется там.

Третий круг. Солнце

Восток, конечно же, там, где зарождается солнце, а значит, и день — отсюда и жизнь. В зороастризме, религиозной практике, распространенной на территории сегодняшнего Узбекистана до его исламизации в VIII веке, солнце ассоциировалось с Ахура Маздой — божеством добра и света. Зороастрийцы молились, глядя на восток. Мне кажется, сегодня мы недостаточно смотрим в сторону восхода солнца для того, чтобы найти и определить себя.

А мой дом не определен, он связан с людьми. Раньше он был там, где мои родители, сейчас он там, где мои дети. А как будет дальше — я не знаю.

Дмитрий Опарин 

Антрополог. Кандидат исторических наук старший преподаватель исторического факультета МГУ им. Ломоносова, научный сотрудник Института социальной политики НИУ ВШЭ

В течение пяти лет с разной интенсивностью мы с моим другом фотографом Антоном Акимовым работали над книгой, посвященной частной истории 25 московских домов: я ходил в архивы, разбирался с их прошлым, мы с Антоном встречались с нынешними и бывшими жильцами, записывали их воспоминания и сканировали старые фотографии и документы. Некоторые из семей жили в одном доме на протяжении почти ста лет, некоторые — даже дольше. Были люди, которые считали своим домом не отдельную квартиру, как я, а подъезд со старыми лестничными ограждениями и плиткой, а иногда и весь квартал. Одна жительница дома на Солянке в Москве занималась настоящим ландшафтным дизайном у себя во дворе, у немецкой кирхи в Старосадском, у дома Мандельштама и дома Палестинского общества. Квартал для многих из них, в том числе и для нее, был наполнен существующими социальными связями и воспоминаниями, не только личными, но и родителей и прародителей. Я, к сожалению, не могу сказать, что понятие «дом» у меня так расширено в пространстве и так углублено во времени. У меня практически нет ни существующих, ни исторических связей со своим домом в Москве. А хотелось бы их иметь. 

***

Мне кажется, единственным ответом на вопрос о Востоке может быть утверждение, что о Востоке (или востоках, хотя этого слова во множественном числе нет, и зря) можно говорить совершенно по-разному, и нет ограничения форм и векторов такого разговора. Восток — понятие релятивное, с одной стороны, а с другой — самодостаточное и бесконечно вариативное. Является ли «другое» синонимом «восточного» в западном дискурсе? Появляется вопрос: а что такое западный дискурс? И не является ли один западный дискурс восточнее другого? Если мы говорим о России и в целом о русскоязычном пространстве, то тут можно говорить, конечно, о множественности востоков в культурном, религиозном, географическом и даже урбанистическом разрезах (ведь восток Москвы — это совсем не запад). Но всегда надо помнить, что субъект разговора об объекте Востока сам является таковым. Все зависит от точки зрения.