Об эзотерических трактовках незападной мысли

Куратор Cultural Creative Agency Вера Трахтенберг и историк религии Борис Фаликов беседуют об увлечении Запада религиями Востока, вере человечества в магию и повторном «заколдовывании мира». Это третий материал из серии «Неявные знания» (Tacit Knowledges) — разработанной CCA образовательной программы, которая посвящена различным способам понимания философии и взаимодействия с ней. В серии бесед участники проекта высвечивают незападные эпизоды в философской истории и дают эпистемологиям, которые были отвергнуты как иррациональные или несистематические, возможность быть услышанными.

Вера Трахтенберг: Сейчас, во время пандемии, мы наблюдаем повышенный интерес к эзотерическим знаниям и оккультным практикам. Насколько это вообще характерно для кризисных периодов и какие параллели с прошлым уместно будет провести? Можем ли мы давать прогнозы? 

Борис Фаликов: Вы совершенно правы, в такое тревожное время всегда, конечно, повышается интерес к различным эзотерическим учениям, к оккультизму. В 1920-е годы, после Первой мировой войны, был всплеск интереса к теософии. Кроме того, возрос интерес к спиритизму и антропософии. Всегда, сталкиваясь со смертью, человек начинает размышлять о вещах метафизических. Само возникновение спиритизма в США происходило накануне и после Гражданской войны, когда сестры Фокс в качестве медиумов заявили, что могут общаться с мертвыми. Вдруг они, умершие, сообщат такое, что поможет живущим здесь как-то лучше обустроиться, а заодно расскажут о тех тайнах, которые поджидают нас за пределами мира видимого? В новейшей истории, о которой я говорю, немало подобных примеров.

ВТ:Борис, как вы считаете, чем обусловлен такой интерес к Востоку в конце XIX — начале XX века, когда зарождалось то, что позднее определило нью-эйдж? Почему мыслители и художники Запада вообще обратились именно к индуизму, буддизму и другим учениям этого региона? 

БФ:Такая связь закономерна, об этом я писал в книге «Величина качества» В частности, я рассказывал об увлечении художников-модернистов индуизмом, буддизмом и оккультизмом. Причин много: в это время — fin de siècle, на рубеже веков, — возникает то, что я называю ориентально-оккультным синтезом. Что это такое? Это восточные идеи, религии, пришедшие на Запад в оккультной оболочке. Это объясняется как практическими, так и более сложными для понимания вещами. Я имею в виду то обстоятельство, что основатели Теософского общества, Елена Блаватская и Генри Олкотт, в 1882 году переместили штаб-квартиру из Нью-Йорка, где она была с основания Общества в 1875-м, в Адьяр в Индии.

То есть они сместили фокус внимания с западной эзотерической традиции — герметизма, гностицизма и тому подобного — в сторону Востока. Блаватская и Олкотт находили в индуизме и буддизме подтверждение существования некой очень древней мудрости. В то время как в Европе она была оттеснена на периферию общества, в Индии можно было встретить ее «живые образцы». Они смотрели на индуизм и буддизм через призму своих эзотерических и оккультных идей, и в таком виде эти идеи затем попали на Запад. Древние восточные религии в этом прочтении привлекали и западных интеллектуалов, и российскую интеллигенцию. Именно так и возник ориентально-оккультный синтез.

ВТ:И этот синтез оказал огромное влияние на всю культурную среду того времени.

БФ:Безусловно, это повлияло на многих очень известных художников той эпохи. Вспоминается Василий Кандинский и его интерес к теософии и антропософии, Андрей Белый с его увлечением доктриной Рудольфа Штайнера. Можно назвать множество имен, среди которых будет и Казимир Малевич, тоже воспринявший индуизм через оккультную призму. Причем, что любопытно, разница между этими людьми огромная, но всех их объединяет увлечение восточными религиями и оккультизмом.

ВТ:Примечательно то, что это именно увлечение: они не вступали в Теософское общество, но использовали оккультные практики в угоду практике художественной.

БФ:Да, организационно никто из них не вступал ни в Теософское общество, ни в Антропософское, основанное Рудольфом Штайнером. Некоторые участники «Синего всадника» ходили на лекции того же Штайнера, Андрей Белый учился антропософской медитации, но связывать свою судьбу с оккультными организациями они не стали. Судя по всему, приемы, заимствованные многими художниками того времени из восточных религий и эзотерических учений, были нужны им только в качестве инструментов создания альтернативной религии — религии искусства.

ВТ:Такой потребительский подход сегодня выглядит очень колониальным. 

БФ:Да, с точки зрения сегодняшнего дня и в контексте постколониального дискурса это апроприация. Но в то время такие заимствования виделись совсем иначе. Сто лет назад считалось наоборот: это покоренный Восток мстит Западу за свое поражение в цивилизационной схватке. Франц Кюмон в «Восточных религиях в римском язычестве» писал о том, как восточные культы заполонили империю после захвата Римом государств на Востоке. Так римляне получили, среди прочего, культ Митры. Изменение фокуса характерно для нашего времени, огромный вклад в это внес американский профессор палестинского происхождения Эдвард Саид в своем знаменитом труде «Ориентализм».

ВТ:Да, ведь страны, где зародились обсуждаемые нами религии, долгие десятилетия были колониями. 

БФ:Вот Саид и отметил негативные стороны ориентализма, он в своей книге проговорил то обстоятельство, что, когда западные умы смотрят на культуру Востока, они извлекают из нее то, что им удобно. Но то, что они оттуда извлекают, имеет мало общего с тем, как дела обстоят в действительности. Для него стало главным, что они это делают в ущерб восточным культурам. Это очень любопытная смена парадигмы.

ВТ:В 1960-е, когда началось очередное паломничество на Восток эпохи нью-эйдж, с представителями того, что мы называем контркультурой, произошло ровно то же самое: они использовали в своих целях практики, символику и идеи восточных религий. Только уже с примесью галлюциногенов.

БФ:Да, но все же, мне кажется, это не та эксплуатация восточной мысли, о которой пишет Саид. По крайней мере, внутри самой контркультуры это расценивалось иначе, как некий «свет с Востока», как помощь в решении духовных проблем не только этически, но и эстетически. Во многом это определялось глубоким разочарованием в собственной культуре, которое заставляло искать рецепты спасения в иных культурах и религиях. 

ВТ:Интересно, что разочарование Запада в своей культуре накатывает волнами, которые можно связать с историческими кризисами. Сегодня мы можем говорить, что переживаем очередной такой кризис западных идей глобализации, — и снова видим обращение к Востоку. В вашей книге «Величина качества» я нашла очень интересную идею, которую хочется обсудить подробнее, цитирую: «Запад до сих пор смотрит на Восток через призму оккультизма».

БФ:Так и происходит с тех пор, как сложилась эта ориентально-оккультная матрица. Так удобней Западу — когда я это изучал, пришел к такому выводу. В восточных религиях, как и в любых других, главное — сотериология, учение о спасении. Спасение понимается по-разному. В индуизме это мокша, в буддизме — нирвана. Но оккультное прочтение расставляло акценты иначе. На первый план выходили не идеи спасения, а то, что человек может увидеть на пути к нему. То есть чудеса, путешествия по астральным мирам, использование практики имагинации. Я сохраняю термин «имагинация», потому что «воображение» у нас связано с фантазиями, а для оккультистов имагинация имеет онтологические измерения: то есть это миры, которые реально существуют, они более реальны, чем мир обыденный, и путешествия по ним становятся доступны благодаря особым практикам. 

Для художников и творцов это было тем более интересно, потому что давало инструмент работы с собственным вдохновением, получения принципиально иного опыта. Рудольф Штайнер, имеющий докторскую степень по философии, называл такие практики Geisteswissenschaft, «духовная наука», то есть подразумевал то, чему можно научиться. Это было очень привлекательным для Андрея Белого, судя по его дневникам. Так и Кандинский пришел к Штайнеру, чтобы развить силу воображения. В его архивах, хранящихся в Мюнхене и Париже, находят оккультную литературу с его личными пометками, в частности труды Йога Рамачараки (настоящее имя — Уильям Аткинсон, он американский оккультист). Идеями Рамачараки увлекался и Станиславский, создавая свой знаменитый метод актерской игры. 

ВТ:То есть мы можем сказать, что это такой относительно легкий способ получить эффект чуда при жизни, что с точки зрения западной религии, христианства, даруется Господом.

БФ:Совершенно верно, отсюда и интерес к восточным религиям в оккультной упаковке. Однако не стоит считать, что модернистов занимало только собственное вдохновение. В действительности они заботились о судьбах человечества. Как писал Кандинский в книге «О духовном в искусстве», ему хотелось преображения всего человечества, достижения человечеством новых высот сознания. Это своего рода эстетическая утопия, вдохновлявшая многих. В кругах русских символистов было очень популярно слово «теургия», дословно с греческого «богоделание», так называли преображение мира и его переход в иное онтологическое состояние. Этот термин был взят из лексикона западной эзотерической традиции, им пользовались во времена Ренессанса, потом розенкрейцеры, затем масоны, потом деятели оккультного возрождения во Франции в XIX веке. Идея изменения, магического преображения мира была значима задолго до поворота на Восток.

ВТ:Для искусства сегодня характерна идея, что оно подобно магии, способно изменить пространство, в котором существует, а затем и весь мир. Часто такие высказывания транслируются с позиции феминистского дискурса, снятия стигмы с колдовства как вредоносной практики, присущей женщине, а также возвращения к европейскому язычеству.

БФ:Да, сейчас наблюдается большой интерес к неоязычеству, он начался еще в 1960-е, даже раньше — когда после Второй мировой войны Джеральд Гарднер создал викканствовикканство Неоязыческая религия, основанная на почитании природы, Рогатого бога и Триединой богини. на основе староанглийских дохристианских культов. Такое обращение к глубинам языческой древности напоминает теософскую модель, которая тоже искала «древнюю мудрость», сохранившуюся в эзотерической традиции. Здесь речь идет об обращении к народной памяти и бессознательному, хранящим эти традиции колдовства. Так, при создании викки Гарднер утверждал, что общался с чудом сохранившимися английскими колдуньями. Правда, есть мнение, что он это придумал. В неоязычестве огромную роль играет образ богини, что, безусловно, интереснее для феминистского дискурса, чем авраамические религии с их патриархальными структурами. В индуизме также силен этот образ богини, что и оказалось востребовано, как и практики, связанные с ним.

ВТ:Это все похоже на попытку вернуть себе контроль над своей жизнью и будущим во времена турбулентности и кризиса, когда мы лишены не только контроля, но и возможности что-либо прогнозировать и планировать.

БФ:Западную культуру уже не первый год преследует это состояние неопределенности, граничащее с неврозом. Безусловно, пандемия только обострила его: сегодня мы есть, а завтра нас может не быть, это, конечно, усиливает интерес к магии и приемам управления необъяснимым. Тьма неопределенности заставляет обращаться к вещам, не вписывающимся в парадигму современной науки. Ведь совершенно непонятно, что такое сам вирус, вызвавший пандемию. Ученые сражаются, спорят, но решения проблемы все нет, поступают противоречивые данные. Люди обращаются к магии и надеются с ее помощью справиться с кризисом.

Когда я исследовал нью-эйдж, я обратил внимание на одну мифологему — это так называемая гипотеза Геигипотеза ГеиГипотеза Геи была предложена и развита химиком Джеймсом Лавлоком и микробиологом Линн Маргулис в 1970-х годах.. Суть ее в том, что Земля, наша планета, рассматривается как живое существо, которому смертельно надоело человечество, вредящее ему и стремящееся к уничтожению природы и экосистемы. В 1960-х годах и позднее эта теория наложила отпечаток на мощное экологическое движение, но сейчас мне снова стала попадаться эта мифологема в разговорах о нынешней эпидемии. Якобы природа выпустила из своих недр вирус, живший в летучих мышах. Интересно, как эволюционирует эта мифологема сегодня.

ВТ:Да, я тоже сталкивалась с этой историей. И любопытно, что все началось с летучей мыши — она древний символ темных сил, ночное животное. Само по себе это способно усилить эффект неопределенности и вызвать страх. Человечество проделало огромный путь научного прогресса и эволюции, и вот мы пришли к тому, с чего все начиналось, — к боязни темноты, скрывающей некое зло.

БФ:Да, летучая мышь — знаковое животное в традициях как европейского колдовства, так и азиатского. Именно на такие символы и опираются сторонники идеи о мести Земли человеку за вырубку лесов, загрязнение воды и тому подобное. Человечеству свойственно мифологизировать то, что с ним происходит. Нашу культуру пронизывает огромное количество мифологических интерпретаций, так было всегда и так будет. Это отражается в культуре, искусстве, повседневной жизни. 

В связи с этим мне, как историку религии, очень интересно сегодня вспомнить о классических трудах Макса Вебера. Он писал о торжестве секуляризации в начале XX века и называл это «расколдовыванием мира» — этот поэтический термин был им, видимо, заимствован у Шиллера. Вебер писал, что это наука «расколдовывает» мир: со временем, говорил он, религия будет вытеснена на периферию, миф исчезнет, а люди, вооруженные научным знанием, пойдут по пути прогресса. Но при всей гениальности Вебера, похоже, что он ошибался. В первой половине XX века секуляризация действительно многое изменила, освободив большую часть человечества от религиозного иррационализма. Но этот иррационализм проявился в другой форме — в виде тоталитарных диктатур и режимов, я имею в виду нацизм и сталинизм.  

ВТ:В то же время сейчас мы наблюдаем религиозный подъем.

БФ:Да, это именно так. Иногда такой подъем выражается в националистической форме, чаще всего на глобальном Юге, тогда как на глобальном Севере (культурологи используют такую терминологию) продолжается секуляризация, хотя и не прямолинейно. Религия и миф всегда были и всегда будут с нами, хотя их формы эволюционируют, то есть не случилось «расколдовывания» мира, скорее мы все сегодня стали свидетелями его повторного «заколдовывания», пусть и отчасти.