Диалоги о дарбази

Студенты архитектурной программы тбилисского Свободного университета с помощью 3D-сканирования и полевой работы изучают дарбази — подземное жилище с деревянной ступенчатой крышей, встречающееся в южных районах Грузии. Руководитель программы Джесси Воглер рассказывает о замысле проекта, новых технологиях для анализа этих сооружений, а также о том, в каком смысле дарбази можно рассматривать в качестве живой традиции. Мы публикуем вводный текст Воглера и его беседу с двумя другими участниками проекта — Гиорги Маргишвили и Рамазом Кикнадзе. Они рассказывают о применении исторических, материальных, педагогических и философских подходов, иллюстрирующих огромный архитектурный потенциал дарбази.   

В грузинском языке слово савеле (საველე) означает перемещение в поле: са — «в сторону», веле — «поле». В нашем контексте оно выражает импульс, направленный на полевую работу, на перенос изучения архитектуры и культурных ландшафтов из учебных аудиторий в пространства, где эти ландшафты и здания строятся и перестраиваются. Развивая новую архитектурную школу при Тбилисском свободном университете, мы поставили разнообразные полевые исследования во главу угла нашей миссии. Взяв за основу повседневные ландшафты и прототипные виды зданий в Грузии, мы провели ряд полевых школ, в которых приняли участие студенты, исследователи и местные эксперты. Одно из направлений полевой работы предусматривает изучение архитектуры и так называемых вернакулярных зданий и образа жизни их обитателей. Как и любая другая полевая работа, деятельность по этому направлению также, и даже в первую очередь, организована с учетом принципов общей этики внимания, диалога и общения. Наша работа, с одной стороны, направлена на изучение важных исторических типов зданий, но с другой — она всегда встроена в контекст живого настоящего времени. Мы не занимаемся разработкой фиксированных исторических типологических категорий, а погружаемся в живые, действующие ландшафты регионов, где нам посчастливилось работать.  

Проект и дискуссия, представленные здесь, возникли в результате нашей полевой школы в высокогорном, холодном и суровом регионе Грузии — Самцхе-Джавахети. Основное внимание во время полевых исследований мы сосредоточили на дарбази (დარბაზი) — одном из трех прототипных видов [традиционного] грузинского жилища. С архитектурной точки зрения дарбази представляло собой частично подземное жилище с характерной деревянной крышей более или менее сложной куполообразной конструкции из крупных бревен. Крыша затем покрывалась несколькими слоями тщательно уложенных материалов — тонким сланцем, устойчивыми к гниению ветками деревьев, и все это затем сверху — толстым слоем земли. В результате получалось жилище, которое можно назвать не столько зданием в ландшафте, сколько составным элементом этого ландшафта. Центральное помещение под куполообразной крышей являлся ритуальным и архитектурным центром дома, но единый жилой комплекс, как правило, состоял не только из него, но и из множества других помещений, в которых люди спали, хранили вещи, готовили пищу и держали животных. Поэтому наш интерес к дарбази охватывает не только его архитектурно-конструктивную выразительность, но и вопросы совместного проживания человека и животных, а также переустройства геологии и собственно ландшафта. 

Наша работа, с одной стороны, направлена на изучение важных исторических типов зданий, но с другой — она всегда встроена в контекст живого настоящего времени

Мы применяем в рамках исследования уникальную технологию фиксации зданий и ландшафтов Месхети — лазерный сканер. Эта технология особенно хорошо подходит для фиксации рукотворных особенностей конструкции дарбази, а также деформаций ландшафта и зданий с течением времени. Сканирование позволяет детально зафиксировать всю информацию о поверхности постройки — ее размер, форму, грани, неровности, текстуру и даже паутины. Благодаря этому мы получаем фантастического качества документацию этих зданий по состоянию на конкретный момент времени. Не менее значимыми для нас являются и параметры, не попадающие на сканы, — глубина, материальность, толщина стен, зазоры между крышей и ландшафтом над ней; они создают определенные «непроницаемые» участки в системе визуализации. В результате мы получаем не исчерпывающий снимок или слепок здания, а скорее некое признание недоступности и безвозвратности процессов, происходивших с этими постройками и сформировавших их. 

Как и в случае с любым другим правильным полевым исследованием, повторные поездки для поиска дарбази, а также время, затрачиваемое на сканирование, в некотором роде оказываются смыслом всего проекта. Он предполагает и общение с местными жителями, которое быстро выходит за рамки темы типологии зданий и переходит на обсуждение образа жизни и организации труда сегодня. Время и ожидание, похоже, способствуют формированию микродоверительных отношений, которые укрепляются в ходе повторных визитов и формируют нечто вроде дружбы с отдельными людьми и даже местами. В этом смысле мы не претендуем и даже не стремимся к ясности этнографической дистанции. Не является наш проект и упражнением на тему чистой архитектурной документации или консервации. Мы скорее ориентируемся на настоящее и будущее, где способы познания и способы бытия переплетаются и порождают новые типологии жизни и труда.

Диалоги о дарбази

Джесси Воглер:Мы объединились благодаря общему энтузиазму и интересу к такому типу дома — дарбази, но у каждого из нас есть и свои собственные специфические интересы. Рамаз, я думаю, что ваши увлечения связаны с вопросами тектоники, конструкций и материальности. Гиорги, вы вносите в наш разговор глубокую историческую и даже космическую смысловую линию. Меня же очень интересует педагогическая и историографическая составляющая. Сегодня мы пытаемся осмыслить дарбази не только как исторический тип жилища, но и как составляющий элемент геологического ландшафта и живой ткани деревенской жизни в определенных регионах Грузии.

Гиорги Маргишвили:Да, и не только Грузии, но и всего Южного Кавказа и Западной Азии — от Центральной Анатолии до Памира. Этому типу построек пять тысяч лет, и строились они вплоть до начала XX века.

Рамаз Кикнадзе:Совершенно верно, у него есть аналоги и различные варианты в высокогорных, засушливых и холодных ландшафтах региона — с некоторыми существенными различиями, но все же мы можем найти основные общие подходы к типологии и строительству, особенно когда речь идет о крышах.

ДВ: Может быть, начнем с самого слова дарбази? Для меня оно означает в общем смысле большую комнату...

ГМ: Зал. Часто его переводят в самом простом смысле как некий ритуальный зал. Но важно, что это не просто вид помещения, а более общий термин. Он может означать некое подобие парламента, политическое собрание. Во времена царицы Тамары в Грузии предпринимались попытки создать дарбази, то есть парламент. Само слово происходит от персидского дарбас, что означает «двор знати при царе или правителе».

ДВ:Потрясающе, то есть идея быстро начинает «триангулировать», и дарбази от чисто архитектурного определения «расширяется» и распространяется на некое социально-политическое пространство. И даже когда речь идет только о типе жилища, сама комната может быть понята несколько шире — как ритуальный центр дома.

РК:Совершенно верно. И мы можем увидеть это ритуальное качество или значение в том, как эти пространства используются, а также в самой архитектуре. 

Это не математика, а поэзия. Архитектурная поэзия

ДВ: Теперь давайте, может быть, чуть подробнее поговорим о конструкции, материальности и географии распространения дарбази. Из-за земляных крыш и частичной заглубленности этих сооружений в землю я всегда считал их своего рода активными элементами в формировании ландшафта. Это ведь не здания, находящиеся на поверхности ландшафта, а нечто по сути геологическое

РК:Так и есть. Одно из определяющих качеств дарбази заключается в том, что он частично вкопан в землю, обычно на каком-нибудь косогоре. Ну и благодаря земляной крыше и земляному же полу такое сооружение действительно становится частью ландшафта. Стены по периметру удерживают землю и обычно имеют толщину более метра. 

В Месхет-Джавахети не было традиции использования известкового раствора, поэтому стены были очень толстыми и тяжелыми и для их возведения использовался грязевой раствор. Но в других районах, например в Картли, известь применяли. При этом массивные стены всегда строились по периметру. 

Внутри же, можно сказать, почти независимо от стен, размещалась деревянная конструкция, поддерживавшая крышу. В Месхети, по крайней мере, известна именно такая архитектурная схема — две независимых друг от друга «системы», однако в Картли и в Анатолии крыша часто ставилась на стены по периметру. Разделение [функций] на удержание грунта и опору для крыши давало возможность этим элементам независимо друг от друга выдерживать землетрясения, которые в этом регионе случаются часто.

ГМ:А благодаря заглублению в землю [во время землетрясения] весь дом двигался вместе с землей, а не отдельно от нее. Заглубление ниже уровня земли уменьшало эффект и последствия толчков.  

РК: Самое главное архитектурное качество или выразительный элемент дарбази — ступенчатая деревянная крыша. Тесаные бревна разной степени отделки укладывали одно на другое в своеобразный купол. На бытовом языке это называется «корона» или «ласточкино гнездо» — гвиргвини (გვირგვინი). В центре такой сужающейся кверху крыши оставляли отверстие для дыма и вентиляции. Мы называем его эрдо (ერდო). Оно открыто стихиям и небу.

ГМ:Исторически его использовали и как вход. Собственно, отсюда берет начало легенда о «первоприходце» — человеке, который первым приходит в гости в знаменательный или важный день, например на Новый год или на Пасху. По-грузински такого человека называют меквле. «Первоприходец» — меквле — появлялся в эрдо, как будто сходил с небес с какими-то символическими дарами или посланием. У нас до сих пор сохранилась традиция, когда первый переступивший порог дома [на Новый год] определит судьбу года, поэтому сейчас мы часто «договариваемся» с определенным человеком, чтобы он был нашим меквле и принес нам хороший год.

РК:Итак, эта деревянная ступенчатая крыша имеет в Грузии две основных разновидности. Одна из них — это когда крышу делают из крупных балок, которые складывают под углом 45 градусов друг к другу такими как бы вращающимися вокруг оси квадратами в плане. Этот способ используется в основном в Месхети, где мы работали, и «купол» у дарбази здесь более пологий. Второй тип предполагает применение небольших и более тонко обработанных деревянных элементов: в каждом углу выкладывают небольшую диагональ, а затем от нее продвигаются вверх с каждым последующим уровнем, так что квадрат постепенно округляется или «ограняется». Этот способ дает более высокую, сложно устроенную и эффектную конструкцию крыши. В первом случае балки нужно поднять пять-шесть раз, во втором — часто более двадцати.

ГМ:На наших лазерных сканах эти различия видны. Дарбази [семьи] Поракишвили максимально близко второму типу, дарбази в деревне Хизабавра — очевидно, первому. Я бы добавил, что эти различия в некоторой степени зависят от географии, а также от экономики и от того, была ли у семьи возможность раздобыть высококачественную древесину и инструмент. Более сложные типы часто встречаются в Картли, но, как мы видели в Удэ, их можно найти и в месхетинских селах. Так что различие нельзя назвать чисто географическим.

РК:Так и есть. Тем не менее выраженные географические различия видны в опорах для этих крышных конструкций. Например, в Месхети первый слой балок обычно поддерживают двенадцать столбов — четыре по углам и по два с каждой стороны. В этом случае столбы в целом все одинаковые. Но в других регионах мы видим дедабодзи (დედაბოძი) — «материнский» столб. В отличие от столбов, расставленных по периметру помещения, дедабодзи ставили отдельно по центральной оси плана. Дедабодзи также обычно имеют T-образную капитель, украшенную искусной резьбой и выглядящую так, будто она подпирает всю крышу

ГМ:Да, в Грузии мы называем этот столб дедабодзи, в Дагестане и других местах его могут называть «семейным столпом». Везде этот элемент имеет свое четкое название и смысл. Например, мы иногда называем капитель столба бандуши (ბანდუში), а иногда датви (დათჳი). Сегодня датви по-грузински значит «медведь», но в прошлом, по мнению Сулхана-Сабы Орбелиани, этим словом называли звезду или планету, на которой покоился небосвод. То есть небо — это аналог ступенчатой крыши дарвази, в которой всю конструкцию держит дедабодзи. Это не математика, а поэзия. Архитектурная поэзия. Так или иначе, у слов есть смысл.

ДВ:А вот эта резьба на дедабодзи?

ГМ:На дедабодзи и ее капителях часто можно увидеть резьбу, изображающую солнце, планеты или что-то другое, связанное так или иначе с небом. А если мы посмотрим через отверстие в ступенчатой крыше, то сможем следить за движением солнца в небе, образующим цифру восемь. Поэтому можно часто встретить изображение арабской цифры 8 или знака ∞, вырезанного между двух солнц, — образ солнца или вечности в небе. Если вспомнить о функции отверстия, оно является единственным источником света и единственным способом вентилирования помещения; у него очевидно важнейшая функциональная роль. Но одновременно оно служило и для прогноза погоды. Существовали разные способы «прочтения» неба, чтобы спрогнозировать погоду.  

ДВ:Благодаря вот этому вашему описанию я начинаю воспринимать дом как своего рода домашнюю обсерваторию, где человек не только наблюдает в повседневной жизни за движением солнца, изменениями погоды и т. д., но и каким-то образом фиксирует это все непосредственно в резьбе

РК:С помощью резьбы фиксировали также семейную историю. В селе Хизабавра мы были, например, в дарбази [местного жителя по имени] Гия, и его сын показал нам четыре зарубки на столбе как образ четырех поколений, жиших в дарбази. Они считываются как орнамент или декоративные элементы, но на самом деле это «запись» истории семьи.

ГМ:Резьба, кстати, обычно «смотрит» в центр пространства, на свет. И когда входишь в помещение, то видишь силуэт дедабодзи и сужающуюся кверху или трапециевидную форму крыши, но после того, как подойдешь ближе к центру и повернешься назад, становится видно резьбу в деталях. Дедабодзи организует также базовое зонирование дома, а оно было очень конкретным и четким. В Грузии и во многих других местах на Кавказе роли женщин и мужчин [в доме] исторически довольно сильно различались, и дедабодзи служили для разделения женской и мужской частей дома, имевших свои четкие и организованные отличительные особенности. Когда семье предстоял переезд на новое место по тем или иным причинам, люди часто разбирали главный очаг и увозили его с собой. Дедабодзи тоже чаще всего забирали с собой. Так символически обозначали перемещение семьи на новое место.

ДВ:Какая мощная деталь: повседневная материальная жизнь и практика опять выходит за рамки чисто технического. Но, может быть, на этом давайте перейдем от исторических описаний к нашим экскурсиям. Я помню, когда мы только запустили проект, посвященный дарбази, мы не знали, сколько мы сможем найти их «в поле» — пять или пятьсот. Кажется, мы очень быстро удивились тому, сколько из них еще существует.

Когда семье предстоял переезд... дедабодзи тоже чаще всего забирали с собой. Так символически обозначали перемещение семьи на новое место

РК:И не только числу [сохранившихся домов], но и размерам каждого из них. В большинстве из них люди больше не живут, поэтому конструкции построек уже иногда видоизменены. Некоторые дарбази сегодня используют как картофелехранилища или держат в них скот — коров или кур. Некоторые стоят заколоченными или просто заброшены. Думаю, именно поэтому не сразу вообще замечаешь их, когда приезжаешь в деревню. Но стоит только заговорить с местными жителями и немного изучить местность, то начинаешь оглядываться по сторонам, уже зная, как дарбази выглядят, и видишь, что они повсюду. То есть снаружи может быть видно только какой-то зеленый рельеф, но потом начинаешь замечать отверстия буквально везде и понимаешь, что видишь отверстия в крышах, под которыми и расположены дарбази.

ДВ:И так может выглядеть все село. Я бывал [и раньше] в таких местах, куда мы [потом] ездили много раз, но не сразу тогда понял, что в половине случаев просто по сути ходил по крышам дарбази. С тех пор мы уже много раз ездили туда, но масштаб «присутствия» дарбази в сельском ландшафте все равно поражает.

РК:Да, удивительный момент, когда ты что-то ищешь и вдруг осознаешь, что вот же оно, прямо перед тобой. Но сразу не можешь этого понять, потому что постройка как бы замаскирована в ландшафте.

ГМ:Одна из самых удивительных вещей — схема расселения людей в деревне, по которой становится видно, что вся деревня, весь ландшафт состоит из таких вот подземных домов.

ДВ: Я теперь думаю об этом как о своего рода «дарбазской» урбанистике — четко определенной деревенской структуре, полностью сформированной пространствами дарбази. Мы так подробно обсуждаем эти комнаты-залы под ступенчатыми крышами, что можно подумать, что это какие-то отдельно стоящие помещения. На самом деле они же тесно связаны, переплетены друг с другом в сеть подземных пространств.

РК:Да. Каждый семейный дом, конечно, представляет собой нечто большее, чем просто комнату под ступенчатой крышей. Почти всегда в таких домах есть отдельные помещения для животных, другие — для сна и для хранения вещей. И они всегда так или иначе связаны друг с другом с помощью подземных переходов. Скотные сараи в Месхети называются ахори (ახორი) и часто имеют более простую конструкцию ступенчатой крыши, но обычно в них все равно есть отверстия для отвода тепла и влаги. В более крупных домах есть отдельная спальная комната. Наш друг в деревне Хизабавра называет ее такаребиани ода (თაკარებიანი ოდა). У нее тоже ступенчатая, сужающаяся кверху крыша, но уже не куполообразная, а больше похожая на пирамиду.  

ДВ:Когда входишь в скотный сарай, всегда получаешь сильные впечатления и можешь живо представить себе, как тепло от животных поддерживает тепло в доме в зимние месяцы. Это пространство, где все — люди и животные — дышат одним и тем же воздухом и делятся теплом друг с другом.   

ГМ:Ну и сами крыши оставляли незабываемые впечатления. На крыше проходила значительная часть жизни людей. Это была как бы отдельная улица или дополнительный «уровень» в деревне, где люди общались, в то время как на уровне земли они больше занимались животными.

ДВ:И нам встречались ситуации, когда новые дома строились прямо рядом со старыми дарбази, примыкали к ним и как бы втискивались друг в друга. Вы можете войти в типичный советский деревенский дом 1950-х годов, а на ужин оказаться в дарбази, где есть и телевизор, и комод, и плакаты на стенах. Потрясающее столкновение [эпох].

ГМ: Да, вообще наш проект — он про способы думать о дарбази, которые можно применять и к нашему нынешнему времени.

ДВ:Абсолютно. Он — проект — совершенно не производит впечатление чисто исторического. С одной стороны, у нас есть новые технологии, с помощью которых мы можем документировать дарбази. И я думаю, что лазерное сканирование особенно хорошо подходит для фиксации рукотворности дарбази. Но с другой стороны, проект в конечном счете про нечто большее, чем просто сканирование. Я твердо убежден, что наша работа «в поле» по-настоящему двунаправленная. Задача состоит не только в документировании, но и в извлечении определенных уроков, которые имеют значение сегодня.

РК: В полевой школе, которую мы планируем, будут участвовать юные студенты, что, на мой взгляд, принципиально важно.  

ДВ:Абсолютно. Грузия такая централизованная страна, а наши исследования и наша жизнь настолько сосредоточены на Тбилиси, что возникла такая подспудная политическая позиция и стремление переориентировать поиски на территории за пределами столицы. Такая централизация, возможно, всегда здесь была, но, мне кажется, сейчас она стала усиливаться до такой степени, что наши студенты могут и не догадываться о других способах жизни, которые вполне себе существуют и практикуются.

ГМ:Кроме того, я думаю, что благодаря нашим поездкам по деревням и изучению дарбази многие местные жители тоже начинают смотреть на то, что их окружает, по-новому. Ведь даже они многое воспринимают как данность и не всегда сегодня замечают. Я думаю, наш проект разжег интерес к тому, что долгое время оставалось незамеченным, и не только у наших сотрудников.

ДВ:Если честно, для меня дарбази — это некое алиби, некий повод выехать в мир навстречу людям, чья работа укоренена в тех или иных местах, и узнать о практиках, которые в противном случае я никогда бы не увидел. При этом, конечно, дарбази — это очень эффектное, специфическое и важное «алиби». Оно почти не требует объяснений, почему это важно, и поэтому может сразу запустить процесс вовлечения студентов. Хотя для меня в некотором смысле это не абсолютный центр внимания. В моем понимании, полевая школа — больше метод, чем тема, она про «как», а не про «что». В основе же этого «как» лежат базовые идеи внимания, времени и интереса. Учиться читать ландшафт вместе с людьми, которые в нем живут и продолжают его пересоздавать, — вот ради чего это все затеяно.

Участники проекта

Научные сотрудники-ассистенты
Саломе Саришвили
Гиорги Микава
Лела Тартарашвили

Лазерное сканирование
3D Scan Studio

Поддержка проекта
The Knowledge Fund / Free University of Tbilisi

Отдельная благодарность
Гиорги Маградзе, Гиорги Кукчишвили, Резо Андгуладзе, Джемалу Даташвили, Мерабу Беридзе, Алуде Джваридзе

Дополнительная литература:

Longinoz Sumbadze. The Architecture of the Georgian Folk Dwelling: Darbazi.  Tbilisi: Metsniereba, 1984.

Guillaume Othenin-Girard. “From Hearths to Volcanoes: the Armenian glkhatun”. Drawing Matter Journal 1: The Geological Imagination. 2023.

Перевод с английского Максима Шера.