Посещали ли инопланетяне Польшу? Разбирался ли Виктор Гюго в геополитике? Почему ирландцы считали, что луна находится в Восточной Европе? Что сплотило поляков и гаитян? Обращаясь к собственным воспоминаниям из детства, малоизвестным историческим фактам, мифологическим тайным сговорам и теоретической физике, Богна Коньор исследует то, из чего рождается нация, — хитросплетения мечты и действительности.
Как и все хорошее в жизни, проблема 2000 года в польском Валбжихе стала жестким, но запредельным опытом. Пророчество о киберапокалипсисе не сбылось, но в запущенной кем-то программе, должно быть, произошел сбой: реальность расходилась по швам на глазах. История подглядывала за нами из-за призрачной пелены линейного времени. Особенно это замечали дети. Раньше я думала, что если в десять лет что-то кажется удивительным, то, значит, это и правда нечто необыкновенное: ведь в десять все кажется удивительным. Теперь я знаю: взросление означает, что с каждым днем мир кажется все страннее и страннее. Как понять, что происходит что-то странное? Это просто. В воздухе повисает плотная покалывающая тяжесть. Вы ощущаете границы собственных мыслей — они теперь мягче или, наоборот, жестче, — но в любом случае вы фокусируетесь на них. То, что было знакомым, начинает испускать сверхъестественный запашок, а то, что раньше казалось жутким (uncanny), вдруг предстает самой обыкновенной вещью в мире. «И в небе и в земле сокрыто больше…» — и кое-что из этого находится в Польше.
На рубеже тысячелетий по моему городу распространились мрачные, как чума, слухи о серийном убийце, охотящемся на молодых женщин. Один труп был якобы найден с личинками в глазницах недалеко от моей начальной школы. Родители запаниковали и заставили нас повсюду ездить на такси. Некогда оживленные летние улицы стали безлюдными, широкими, пустынными. То было время сценариев «все, приехали», «с тебя хватит, выходи». (Затем мы узнали, что вся эта история была придумана таксистами ради заработка.) На рубеже тысячелетий члены небольшой местной секты поднялись на самую высокую гору, ожидая похищения инопланетянами. С тех пор их никто не видел, по крайней мере так гласит легенда. Затем молния ударила в дерево возле замка Ксёнж в Щавно-Здруе, крошечном курортном городке по соседству, выросшем вокруг чудесных минеральных источников, которые, как говорили, исцеляли всевозможные болезни и притягивали известных интеллектуалов XIX века. Сколько себя помню, каждые несколько лет в прессе появлялись сообщения о том или ином сумасшедшем, который приехал искать золото Гитлера, будто бы закопанное под замком, где-то в нацистских подземных туннелях. На рубеже тысячелетий мультивселенная мерцала за нашими веками, а конец света подергивался в наших мускулах.
Существует теориятеорияСреди прочего см.: Michael Hanlon, “The Golden Quarter,” Aeon, 3 Dec, 2014, или Tom Simonite, “Technology Stalled in 1970,” MIT Technology Review, 18 Sept, 2018.
, согласно которой технический и научный прогресс застопорился после 1970-х годов. Может быть, поэтому в то время было так много НЛО. Если присмотреться, за известной историей видно другую. Мы, не подозревающие, насколько искаженно выглядим, — перевернутое зеркальное отражение этого иного мира. Польша уже несколько столетий существует вне официально признанного времени. Действие пьесы Альфреда Жарри 1896 года, от момента создания которой некоторые исследователи отсчитывают начало модернизма, происходит в «Польше, иначе говоря — нигде», отсылая к фактическому отсутствию Польши на карте Европы в период между разделами Речи Посполитой и концом Первой мировой войны (1772–1918). Страна была кошкой Шрёдингера Европы: там, но не там, жива, но мертва. Польша исчезла с карт, как раз когда на Западе формировалась ось официальной истории. Следовательно, последние несколько столетий колониализма, насильно объединившего весь мир, не могут стать ключом к пониманию Польши. Ее призрачное присутствие в официальной хронологии резко противоречит замечаниюзамечаниюVictor Hugo, Les Miserables, Vol. III, Electronic Text Centre, University of Virginia Library, 88, знаменитого писателя Виктора Гюго о том, что «причина всех современных преступлений в обществе — раздел Польши. Раздел Польши — это теорема, из которой следует все нынешнее политическое недовольство». Действительно, исчезновение Польши вызвало жаркие споры среди представителей зарождающейся политической философии Просвещения: у каждого серьезного интеллектуала, политика и революционера было свое мнение по этому поводу. Многие, в том числе российская либеральная славянофильская элита в Париже, считали разделы революционным актом: вмешательством в позорное положение вещей в дикой стране, нужным, чтобы расчистить место для просвещенческих идей действительно прогрессивной современной цивилизации. У других было совершенно противоположное мнение. Согласно Карлу Марксу, восстановление Польши было необходимо для достижения всемирной революционной цели свержения «военных деспотов». Ироничное заявление, если учитывать последующий раздел Польшипоследующий раздел ПольшиMikołaj Gliński, “When Poland Was Nowhere: Foreigners Reflect on the Partitions & Stateless Nation,” Culture.Pl, Aug 3, 2017. между нацистской Германией и Советским Союзом в XX веке.
В отличие от колоний, общества которых под оккупацией иностранных империй тоже были насильно цивилизованы и проведены через промышленную революцию, Польша казалась Западу и другой, и знакомой. Жуткое Европы, Восток Запада и Запад Востока. Польша напоминала о неприятном чувстве, которое возникает, когда обнаруживаешь, что кто-то приходил к тебе домой, пока тебя не было. Что-то здесь не так. Это подозрение подкреплялось ощущением оторванности от Европы, преобладающим в Польше и по сей день. Между XVI и XVIII веками польская знать передавала по наследству один из ключевых мифов Евразии: благородные поляки происходят из таинственной земли Сарматии. Сарматы были иранским племенем, процветавшим с V века до нашей эры до IV века нашей эры. Появившись в Евразийской степи, издавна соединявшей Центральную и Восточную Европу с Азией, они в конечном итоге мигрировали на запад и были ассимилированы протославянским населением Восточной Европы. Сказания о древнеиранском королевстве Сарматия, которое якобы породило польское дворянство за столетия до разделения страны тремя империями, легитимизировали образ Польши как «странного и дикого Востока». Благодаря экзотическим легендам, эксцентричной восточной моде и фантастическим обычаям поляки выглядели чужеземцами, в то время как географически они принадлежали к «Европе». Чтобы избыть это жуткое чувство, в XVIII веке сарматам стали приписывать расовые признаки подобно колонизированному населению: саксонские производители фарфора в Мейсене изготовили экзотичные коллекционные фигурки поляков, африканцев, татар и обезьянобезьянAgata Araszkiewicz, “The Sarmatian Phantom” в: Slavs and Tatars, Friendship of Nations: Polish Shi’ite Showbiz. Book Works, 2017, 25-43.. Тем не менее традиционно шумная и хвастливая польская аристократия приняла этот ориенталистский образ себя — ради оправдания превосходства над польским крестьянством, которое они воспринимали как другой этнос.
Великий польский литературный критик Мария Янион назваланазвалаMaria Janion, Projekt Krytyki Fantazmatycznej: Szkice o Egzystencjach Ludzi i Duchów. Warszawa: PEN, 1991. польскую культуру фантазматической — погруженной в коллективную фантазию настолько мощную, что она конкурирует с материальной реальностью. Это чувство непохожести на Европу, проникшее и в наше время, было такой силы, что полякам приписывалась другая этническая принадлежность. В XX веке один из незаслуженно забытых польских художников, скульптор Станислав Шукальский, полагал, что все человечество после Всемирного потопа застряло на поле битвы между людьми и потомками йети и что первобытным языком мира и всего человечества был macimowa, «язык до и после разделения, не имеющий корней и ныне известный как польский», от которого впоследствии ответвились все другие языки. Из тех, кто жил в Америке с начала XX века, немногие всерьез отнеслись к его утопическому проекту Neurope, Европы без западных государств, объединенной вокруг культа славянских божеств и их «древнего» польского языка. В недавнем документальном фильмедокументальном фильмеАмериканский актер Леонардо Ди Каприо — один из крупнейших коллекционеров искусства Шукальского. Недавно он снял для Netflix фильм о жизни скульптора под названием Struggle: The Life and Lost Art of Szukalski. Netflix о Шукальском скульптор со слезами на глазах говорит: «Я патриот и умираю в Лос-Анджелесе, культурной Сибири Америки». На самом же деле его фантазматические работы говорят о том, что польские патриоты застряли где-то во временах до и после истории, в ее параллельном измерении.
***
Призрак может перемещать предметы в материальном мире, хотя у него нет тела. Призрак и человек сотканы из одной материи, но в разной степени прозрачны. Если вы человек, то убеждены, что живете согласно реальному ходу истории. Если вы призрак, вы тоже можете быть в этом уверены: ведь те, кто все еще жив, кажутся вам призраками, которые вторглись в ваш дом. Если мы со временем не теряем головы и начинаем интересоваться миром вокруг, то учимся подходить к истории непредвзято и часто менять перспективу, учимся быть призраками или видеть их, быть искажением или видеть его. Бессловесными младенцами мы спрашиваем, что — история, а что — реально. В юности, которая для некоторых длится до последнего вздоха, мы спрашиваем, что делать и находимся ли мы на правильной стороне истории. Зрелость наступает, когда мы узнаем, что история возникает стихийно. И к тому времени, когда мы осознаем, что находимся в ней, она уже схватила нас за горло. Это правда истории — у нее есть планы на вас, о которых вы ничего не знаете. Мы оставляем в ней следы, как привидения, хотя нам и кажется, что это мы у руля.
Жан-Жак Руссо писал в 1772 году, что разделенную Польшу невозможно подчинить духовно, даже если бы она была оккупирована в физической реальностиреальностиЦит. по: Mikołaj Gliński, “When Poland Was Nowhere: Foreigners Reflect on the Partitions & Stateless Nation,” Culture.Pl, Aug 3, 2017. . Эта призрачная Польша проявилась в эссеэссеIbid. лорда Джона Дальберга-Актона 1862 года: «Нация, требующая единения... душа, если угодно, странствующая в поисках тела, в котором можно начать жизнь заново». В 1885-м Георг БрандесБрандесGeorg Brandes, Poland: A Study of the Land, People, and Literature, Part 1, Chapter 5, Wikisource., знаменитый датский модернист, отправился в Польшу. Хотя географически эта страна находится в самом сердце Европы, ее нельзя было найти ни на одной карте. Итак, он побывал в Польше — но не совсем. Польша была страной-призраком: ее можно было почувствовать, но не увидеть. Присутствующая и в то же время отсутствующая для Брандеса Польша рассказывала о мифических битвах истории, как если бы исчезновение превратило ее в сцену:
Польша представляет собой зрелище нации, которая была не только приговорена к смерти, [но] и похоронена заживо, хотя при этом она постоянно приподнимает крышку своего гроба, и показывает, что ее жизненная сила еще далеко не исчерпана… Мы видим здесь людей, полностью поглощенных национальной идеей, и все же эта национальная идея — не что иное, как всеобщая идея, идея человечества… Польша — это символ, символ всего того, что любили лучшие представители человечества и за что они боролись. В Польше сосредоточено все самое ненавистное и презренное, все самое исключительное и заслуживающее любви. Здесь контрасты человеческой жизни выражены наиболее ясно. Здесь, словно в эссенции, сконцентрирован весь космос.
Хотя Польша и приняла такую форму во время визита Брандеса, по случайному совпадению, в самой Варшаве тогда было запрещено говорить по-польски, кроме как на театральной сценетеатральной сценеBrandes, Part 1, Chapter 2.. Страна, играющая саму себя: отсутствующая, но сымитированная. Эта ситуация повторится — после восстановления суверенитета Польши в конце Первой мировой войны в 1918 году. Всего через 20 лет после разделов Польша снова исчезнет с карт, растерзанная нацистской Германией и Советским Союзом по пакту Молотова — Риббентропа, а затем превратится в коммунистическое государство — сателлит СССР. В мае 1968 года театральная постановка высекла искру, из которой разгорелось пламя студенческих протестов против коммунистического режима. Поэма «Дзяды» Адама Мицкевича, написанная в 1822-м, обращается к польскому романтизму, мистическому католицизму и славянскому язычеству. Эта поза «дикого католицизма», отчаянного и несовременного мистицизма, отражает не только историческую борьбу страны, но и ее существование вне времени. Ибо где вы можете существовать, на самом деле не существуя, если не вне времени, в до- и постистории мира, в пространстве мифа и чуда? По мнениюмнениюЦит. по: Mikołaj Gliński, “When Poland Was Nowhere: Foreigners Reflect on the Partitions & Stateless Nation,” Culture.Pl, Aug 3, 2017. государственного деятеля ирландских вигов Эдмунда Берка, судьба Польши была настолько далека от хода истории, что «относительно нас Польша может считаться страной, расположенной на Луне».
И тем не менее именно современная история Польши во многом разнообразила словарь символического на Западе. Благодаря пакту Молотова — Риббентропа, иногда называемому четвертым разделом, страна вновь стала сценой для борьбы, гораздо более явной и продолжительной в популярном воображении Запада. На этот раз здесь разыгралась битва между коммунизмом, нацизмом и капитализмом — идеологическое зрелище, из которого сегодня черпает символы весь западный политический дискурс. Если в условиях разделов Польша играла саму себя на театральной сцене, то теперь она имитирует Запад — в еще более невнятном (и провальном) спектакле, несмотря на смутные попытки страны вестернизироваться после распада СССР три десятилетия назад. Искаженная история, представление, оккультный театр, Восток Запада, Запад Востока, присутствие и вместе с тем отсутствие... Такова судьба этой страны, навсегда исчезнувшей и в то же время подпитывающей символическое, живущее своей призрачной жизнью в актуальной повестке.
Жуткое в Польше имеет не просто фантастическую, а научно-фантастическую природу. В начале XX века немецкий математик Теодор Калуца, родившийся на нынешней территории Польши (тогда разделенной), первым предложил теорию пятого измерения — настолько маленького, что ускользающего от восприятия. Оно существует, но непостижимо. Эта теория, признанная после открытий в области квантовой физики, проложила путь теории суперструн, которая, в свою очередь, создала условия для появления теорий мультивселенной. Русские футуристы и французские кубисты пытались постичь потаенное измерение с помощью изобразительного искусства и сакральной геометрии, желая открыть другое пространство в ткани времени. Для этих художников-мистиков привычная трехмерная реальность была всего-навсего тенью истинного мира: мы всегда лишь разыгрывали спектакль. Они увидели за этим миром иной, настолько малый, что практически незаметный, хотя и согласующий другие четыре измерения. Мир потаенной истории. Эта идея появляется, например, в «Путешествии в страну четвертого измерения» (1912), книге француза с польской фамилией Гастона де Павловски. Вторя брандесовскому описанию Польши как космического места вне времени, он отмечаетотмечаетЦит. по: Linda Henderson, The Fourth Dimension and Non-Euclidean Geometry in Modern Art. Princeton, NJ: Princeton University Press, 1983, xix. : «Когда попадаешь в страну четвертого измерения... обнаруживаешь, что сам слился со всей вселенной». Хотя в нынешней теоретической физике и математике теории мультивселенной довольно распространены, в то время предположение Калуцы потрясло научный мир. Как может что-то настолько важное быть невидимым? Было ли это «лишь дешевым трюком? Или нумерологией? Или черной магиейчерной магиейMichio Kaku, Hyperspace: A Scientific Odyssey through Parallel Universes, Time Warps, and the Tenth Dimension. New York: Oxford University Press, 1994, 48.?»
Можно ли считать исчезновения Польши в XVIII, XIX и XX веках черной магией — могущественным, но невидимым проклятием, отдающимся эхом в истории Запада? За столетие до того, как Калуца открыл пятое измерение, в 1802 году, польские солдаты прибыли на Гаити, поверив обещанию Наполеона, что их верность принесет Польше свободу. Там они воспротивились приказу подавить восстание рабов, увидев сходство в положении поляков и гаитян. Некоторые из этих солдат остались на Гаити, а Черная Мадонна Ченстоховская, издавна почитаемая в Польше, стала частью местного культа вуду и была переименована в Эрзули Дантор. «Между католической церковью и религией вуду существует тайный договордоговорRiccardo Orizio, Lost White Tribes. New York: The Free Press, 2000, 156.». В этот необычный и малоизвестный момент истории около пяти тысяч поляков из несуществующей страны-призрака приняли участие в том, что теперь считается первым восстанием рабов. Признавая общность их борьбы, но также как бы удваивая инаковость восточных поляков-сарматов в Европе, первый глава государства Гаити Жан-Жак Дессалин назвал их «белыми неграми Европы», что позже повторил панафриканский черный президент-националист Франсуа Дювалье. Эта необычная, жуткая связь вернется в мрачном обличье, когда в 1920-х годах члены нацистской партии примут участие в собраниях ку-клукс-клана в Америке. Впоследствии они использовали американский расизм как основу для своей теории недочеловека (untermench), необходимой, чтобы определить «массы с Востока» — евреев, рома и славян — как недочеловеческих, чудовищных «существ», похожих на людей, но «ниже по рангу, чем любое животноениже по рангу, чем любое животноеReichsführer-SS. Der Untermensch, Berlin: SS Office, 1942.». Нацистский план Пабста 1942 года предусматривал превращение оккупированной Варшавы в обширную плантацию, в обустроенном центре которой проживали бы 130 000 арийцев, а на окраинах — 80 000 польских рабов. Когда стало понятно, что план не получится реализовать, было решено стереть город с лица земли: Варшава, хоть и по-прежнему отмеченная на карте после окончания войны, по факту практически не существовала. До 90 процентов построек были уничтожены, а польское культурное наследие намеренно разрушено.
Ни одна страна, постоянно находясь под давлением внешней силы, не принадлежит самой себе, несмотря на мифы об отделенности и самодостаточности, которые мы создаем. Населенная реальными и воображаемыми призраками, выдуманными и существующими убийцами, на рубеже тысячелетий и на перекрестке столетий, любая страна подчиняется законам линейного и оккультного времени, мифа и мультивселенной. Истории отражаются друг в друге неравномерно, искаженно, связанные случайностью, сном, фантазией и преступлением. Призрачная история — это не что иное, как помутнение, когда страны, грезящие друг о друге, застревают в чужих кошмарах. Если польская национальная история — это пространство мифов и фантазий, то ее межнациональная история — это рассказ о параллельных вселенных и жутких отголосках. Если Польши нигде нет, то она — всюду.
Перевод с английского Екатерины Захаркив.
Серия фотографий «Город спит» (The city sleeps) была сделана Лукашем Бьедерманом в 2017 году. Цикл посвящен вечерним улицам небольшого польского города. Поздний час, пустые тротуары и особое освещение создают ощущение расслабленного спокойствия — и только на заднем плане маячит легкая тревога. Так выглядит город, когда почти все уже заснули.
