Мечта о космотехнике

Юк Хуэй — гонконгский философ, занимающийся проблемами цифровых объектов, а также политикой и поэтикой технологий, компьютерный инженер, работающий над альтернативной архитектурой социальных сетей, автор книг и статей по философии техники, медиатеории и кибернетике, ученик Бернара Стиглера.

Проблема космотехники, которой посвящена книга Хуэя 2016 года «Вопрос о технике в Китае» (The Question Concerning Technology in China), а также тематический выпуск журнала Angelaki и множество его текстов и интервью, заключена в вопросе: можем ли мы помыслить технику не как универсалию, а как множество? Этот вопрос требует задействовать утопическое технологическое воображение, техническую мечту, позволяющие заглянуть в мир по ту сторону планетарного универсализма «западной» техники и тесных миров «национальных» техник. Именно о мечте в контексте вопроса о технике Евгений Кучинов поговорил с Юком для EastEast.

Евгений Кучинов:Пафос вашего проекта раскрывается, с одной стороны, по линии критики технологического универсализма, который ассоциируется с эпохой модерна и фигурой Прометея, и с другой — по линии переоткрытия, пересборки истории и возникновения множественных космотехник. Как далеко вы продвинулись в этих направлениях? Я бы даже поставил вопрос в менее сдержанной манере: если вы представляете свой проект в качестве программы действий, направленных на конкретную цель (подорвать империализм Прометея, освободить космотехники), что могло бы послужить признаком его завершения — или хотя бы указать на переломную точку?

Юк Хуэй:Мышление не знает завершения, коль скоро завершение равнозначно его концу. Всякая мысль при различных исторических обстоятельствах встретит свой конец, но изначально мышление не стремится к смерти. Что я пытаюсь сделать, так это не обозначить общественный или политический проект, цель которого была бы четко выражена, — скажем, социалистическое государство или что-то в таком духе. Я пытаюсь поставить вопросы, которые кажутся мне фундаментальными, хотя они и были оставлены в прошлом. Если говорить о переломной точке, то она будет намечена открытием, которое не ограничится моей работой и моим мышлением.

ЕК:Правильно ли было бы сказать, что в какой-то момент этой переломной точкой в вашем мышлении стала сама космотехника? Расскажите в двух словах, как вам в голову пришла эта идея.

ЮХ:Космотехника открывает для меня новый способ мыслить, но я предпочел бы рассматривать ее как необходимый шаг в моем мышлении о технике. Если Хайдеггер был прав, когда говорил, что история западной философии равнозначна истории западной технологии, тогда можно задаться вопросом: каково отношение между восточным мышлением и восточной технологией? Это отношение никогда эксплицитно не исследовалось, поэтому остается безмолвным. Сегодня такое молчание — это еще и зов. Если связать мышление и технологию, как то сделал Хайдеггер, мы сумеем раскрыть новый способ диалога между образами мысли посредством технологии, а также обнаружить новые формы мышления. Эти жест и намерение можно найти в книге «Рекурсивность и контингентность», недавно переведенной на русский язык, а ее продолжением станет книга «Искусство и космотехника» (Art and Cosmotechnics, 2021).

EK:

Не кажется ли вам, что универсализм Прометея несколько преувеличен — в том числе и по идеологическим соображениям, как показала ваша дискуссия с российским философом-неоевразийцем Александром Дугиным? Мне вспоминается Мишель Фуко, который в одном из своих лекционных курсов мимоходом затронул тему развития технических знаний в Европе XVIII века. Он показал, что это знание не было универсальным, пока в игру не вступило государство. То есть, образно говоря, Прометей не совпадал с самим собой и был чрезвычайно разнообразен, пока не превратился в государственного чиновника. Иными словами — и в этом заключается мой вопрос, — позволяет ли концепт космотехники распознавать «мультитехникализм» не только по ту сторону, но и внутри Прометея? Вспомним миф, в котором он предстает прикованным к скале: можно ли освободить Прометея?

ЮХ:Прометей — фигура мифологическая. Однако мифология не равнозначна мифическому или таинственному. Мифология — это дофилософия, а греческая философия возникла, когда боги исчезли, что, согласно Ницше, и породило трагический век, посеяв семена рациональности. Вот момент, когда Прометей был освобожден, — вспомним, что в пьесе Эсхила, как и в стихотворении Гете, титан продвигает числовую рациональность и простетическую изобретательность вопреки воле Зевса. В какой мере этот примитивный прометеанизм привел к современной технике — вот вопрос, который интересовал Хайдеггера. Исходит ли их эпистемологическая прерывность из исторической непрерывности? И обладает ли современная технология как исторический продукт еще и властью синхронизации, которую уклончиво назвали глобальным капитализмом? Трактовка прометеанизма параллельно с философией и в тождестве с ней — таково предприятие Мартина Хайдеггера, и понять его можно как призыв к переопределению задачи мышления после конца философии (какой та практикуется в академической среде). Попытка Хайдеггера осмыслить концепт techne, отсылающий одновременно к искусству и технике, по сути, устремлена к поиску нового понимания технологии, которое отличается как от греческого techne, так и от технологии модерна. По этой причине я предполагаю, что возвращение Хайдеггера к досократическим мыслителям можно рассматривать как вопрос о космотехнике. 

Я думаю, что, перечитывая досократических философов и обращаясь к интимной связи между бытием и техникой, Хайдеггер, пусть и неявно, ставил перед собой в том числе и эту задачу. Можно также разглядеть в этом жесте Хайдеггера попытку неким образом освободить Прометея. Благодаря этому можно установить свободные отношения с технологией, как он и предлагает в начале «Вопроса о технике» (Die Frage nach der Technik). 

Техноразнообразие может быть неправильно истолковано как националистический проект или технологический трайбализм, и это будет кошмар

EK:Возможно, освобожденным Прометей оказывается в технологическом воображении, в технических утопиях. Какова роль воображения, утопии, грез в мире техники и для существования технических объектов? Каково значение утопии в том, что вы называете техноразнообразием? Можете ли вы сказать, что ваш проект движим некоей мечтой — и если да, то что это за мечта?

ЮХ:Я думаю, что прежде всего мы должны отличать мечты от кошмаров, а также признать, что всякая греза может стать кошмаром. Техноразнообразие может быть неправильно истолковано как националистический проект или технологический трайбализм, и это будет кошмар. Если в понятии техноразнообразия и есть что-то утопическое, то это как раз попытка удержаться от впадения в узкий национализм, которое неизбежно приведет к войнам. Я называю это эпистемологической дипломатией — способом задуматься о возможном ответе сегодняшних производителей знания, интеллектуалов и университетов на ситуацию, в которой мы оказались. Утопия — это объект желания, смысл; на первый взгляд она говорит о невозможном, но без нее наши социальные, политические и индивидуальные устремления были бы лишены смысла, все пребывало бы в чистом становлении. Любовь — это объект желания, но вы никогда не будете ею обладать, как сказал Луи Арагон в стихотворении «Счастливой нет любви» (Il n’y a Pas D’amour Heureux). Когда вы наконец заключаете ее в объятия, она погибает. Поэтому утопия для меня фундаментально противоречива, но необходима. Жить с этим противоречием — значит претерпевать безмерную меланхолию, подобно закованному в цепи Прометею (по словам лорда Байрона, который, как и Гете, посвятил титану стихотворение), обратить «смерть в победу» своим «бесцельным существованием».

EK:Что именно превращает грезу в кошмар? Неверное истолкование? И все же давайте попробуем сосредоточиться именно на технологической мечте.

ЮХ:Мечта Хайдеггера обернулась национал-социализмом, так же и евразийский проект может привести к крайне националистической политике. Поздняя работаПоздняя работаСм. например: Stiegler B. The Age of Disruption: Technology and Madness in Computational Capitalism. Polity, 2019. Бернара Стиглера о безумии грезы и способности ее производить — вот что следует прочитать в связи с необходимостью безумия и грез, а также фармакологического измерения их реализации (как экстернализации).

EK:АкселерационистыАкселерационистыАкселерационизм — это философская и политическая идея о том, что капитализм и технологическое развитие должно было не прервано, а ускорено. Существует левое и правое крыло мыслителей-акселерационистов., с которыми вы нередко полемизируете, часто говорят, что сегодня нам не хватает именно утопического (и не в последнюю очередь технологического) воображения. Разделяете ли вы с ними это чувство нехватки?

ЮХ:Как я уже сказал, утопия — это объект желания, и в этом смысле она необходима. Я утверждал не то, что нужно делать нечто противоположное, то есть замедляться или становиться луддитом. Скорее нужно предложить другую форму ускорения: вместо того, чтобы стремиться к сингулярности, мы должны стремиться к расхождению, а именно к разнообразию. Существует различие между скоростью движения (speed) и векторной скоростью (velocity). Ускорение производится благодаря изменению векторной скорости, а не скорости движения; такая скорость суть вектор, она предполагает направления. Я с симпатией отношусь к проекту, наделяющему левых технологической повесткой и новой политической экономией — это имеет первостепенное значение. Вот только не уверен, что это линейное ускорение является выходом, хотя именно в этом сходятся левые и правые акселерационисты. Опять же я думаю, что территориальный проект покойного Стиглера в Сен-Денитерриториальный проект покойного Стиглера в Сен-ДениОсенью 2016 года Бернар Стиглер объявил о запуске экспериментального проекта в Сен-Сен-Дени по превращению этой городской агломерации в территорию обучения, основанного на сотрудничестве. Это место должно было стать лабораторией, школой, передовой апроприации концепта «умных городов» в самом революционном смысле этого слова. на севере Парижа — проект переизобретения политической экономии на основе заботы и сотрудничества — является еще одним важным ориентиром в размышлениях о будущем автоматизации. К сожалению, Бернар оставил нас слишком рано.

EK:В авторитетном исследовании технических утопий, диссертации 1975 года «Технологический утопизм в американской культуре», историк Говард П. Сигал, проанализировав несколько десятков текстов, указывает, что в технической утопии обязательно сочетаются два элемента: вера в прогресс, понимаемый как прогресс технологический, и определенный общественный идеал. Идеальное общество, достигнутое с помощью техники, — сердце технического утопизма, ключевая технологическая мечта. Все ли в порядке с этим образом технической утопии?

ЮХ:Я не специалист по Сигалу, но, как мы понимаем, начиная с XVIII века, особенно среди энциклопедистов, технический прогресс занимает центральное место в проекте Просвещения. Конечно, есть вера в рациональность, и она также подтверждается возможностями, открываемыми технологиями, например изобретением и развитием машинного оборудования. Но история — это не Einbahnstraße (улица с односторонним движением), ее движение вытекает из диалектической необходимости, если следовать здесь за Гегелем. Возникновение фабрик и крупномасштабных автономных машин в XIX веке рисует нам картину планетарной пролетаризации, которая подпитывала многие утопические революционные проекты. И даже сегодня более продвинутые ИИ-технологии и наука о данных демонстрируют нечто не менее дистопическое, особенно во время пандемий, когда вышеозначенный вопрос неправильно толкуется как тот, что касается безопасности или свободы, авторитаризма или демократии. Конечно, мы не говорим, что технология плоха, это вовсе не та позиция, которой я придерживаюсь. Я считаю, что нужно дистанцироваться от оптимизма и пессимизма, так как нам предстоит решить огромную проблему.

Сегодня мы сталкиваемся с экологическим кризисом и негативными последствиями антропоцена, которые представляют собой кульминацию истории колонизации и империализма

EK:Что вы имеете в виду? 

ЮХ:Сегодня мы сталкиваемся с экологическим кризисом и негативными последствиями антропоцена, которые представляют собой кульминацию истории колонизации и империализма. Мы наблюдаем геополитический сдвиг: Владимир Путин в ноябре дал понять, что Россия и США больше не являются сверхдержавами, Китай и Германия стремятся взять на себя эти роли. Что означает этот сдвиг в геополитических властных отношениях? Сможет ли он изменить наше положение или только ухудшит его за счет более жесткой конкуренции, а именно за счет ускорения существующих способов производства и эксплуатации? Или мы просто ждем прихода войн?

EK:Кстати, что можно сказать о войне в контексте вопроса о космотехнике?

ЮХ:Когда технология ограничивается националистическим дискурсом, она выражается в форме войны, подобно тому, как это происходит сейчас между США и Китаем, а также тому, как это происходило в XX веке между Советским Союзом и США. Войны связаны не только с убийством друг друга на поле боя, мы стали свидетелями новых форм войн — войн без всяких ограничений. Очевидно, что технология предопределяет экономическое развитие и военную экспансию. Космополитика космотехники — это инициатива по осмыслению различных технологических программ, которая не ограничивается господствующим способом технологического мышления, сформировавшимся в XIX веке. Однако если мы продолжим смотреть на мир с точки зрения национальных государств, то о возможности техноразнообразия можно забыть, поскольку, как подсказывает интуиция, национальное государство может поддерживать суверенитет только с помощью военной конкуренции и армий. Нам понадобится иная точка зрения — то, что я называю планетарным мышлением и что я развиваю в последнее время.

EK:Мне кажется, что концепт технической утопии Сигала уязвим в том смысле, что он работает с утопией как с текстом — в то время как технологические утопии существуют не только в текстовой форме, но и как технические объекты. В «Вопросе о технике в Китае» эту роль играет мясницкий нож Пао Дина, который никогда не затупляется и способствует продолжению жизни. Знаете ли вы сегодняшние примеры утопических технических объектов — тех, что ускользнули от надзора Прометея, но все же как-то функционируют? 

ЮХ:Для меня в примере Пао ДинаПао ДинаПао Дином звали мясника — персонажа одной из притч даосской книги Чжуан-цзы. ключевым является не только знание физиологии коровы, ибо Платон уже говорил о подобных вещах в «Федре», когда рассказывал Федру о систематических искусствах. Ключевым скорее выступает вопрос сосуществования, в данном случае — мясника, технического объекта и коровы, природного существа. Искусство жизни заключается в том, чтобы поддерживать сосуществование, позволяя каждому существу развиваться в соответствии со своей природой. Начиная с XVIII века утопическая мечта о техническом прогрессе имеет предпосылкой не сосуществование, а скорее господство над существами, то есть осуществление метафизики. Кроме того, начиная с XVIII века из-за агрессивности индустриализма люди склонны думать, что технология насилует мать-землю и ответственна за сегодняшний экологический кризис. Если мы, к примеру, посмотрим на древние технологии, мы все еще можем обнаружить в них следы предпосылок к сосуществованию, и я уверен, что антропологи могут сказать об этом гораздо больше. Есть к тому же и примеры в современном сельском хозяйстве, с помощью которых на передний план пытаются поставить сосуществование, при этом отказываясь от технологии. Однако я думаю, что новую повестку в области технологий и сосуществования еще предстоит сформировать, и это остается нашим общим делом.

Утопия вырастает не только из технических объектов. Утопия связана с сосуществованием, которое в наше время включает людей, нечеловеческих существ, машины и так далее

EK:В свою очередь я бы подчеркнул «странность» или «чудо» ножа Пао Дина. Этот нож не имеет толщины, он не затупляется и не требует починки благодаря тому, что его используют в согласии с Дао. К таким техническим объектам можно добавить арсенал изобретений Лу БаняЛу БаняКитайский инженер, изобретатель и плотник, живший в эпоху династии Чжоу., верно? Или, например, даосские алхимические средства достижения бессмертия? Если мы обратимся к западному прометеанизму, то в нем обнаружим такие странные объекты, как оргонный аккумулятор и тучебой Вильгельма РайхаВильгельма РайхаПсихоаналитик, автор термина «сексуальная революция», изобретатель и один из самых радикальных мыслителей в истории психиатрии., аккумуляторы и генераторы свободной энергии и так далее. Можно ли говорить об этих технических объектах как об утопических?

ЮХ:Мы должны отличать даосизм как философию от даосизма как религии; алхимия относится к определенной религиозной практике и не считается философским дискурсом, принадлежащим к школе Лао-цзыЛао-цзыЛао-Цзы — древнекитайский философ и основатель философского даосизма. и Чжуан-цзыЧжуан-цзыЧжуан-цзы — китайский философ, написавший книгу, получившую его имя и ставшую одним из основополагающих текстов даосизма.. Пао Дин появляется в творчестве Чжуан-цзы, воплощая философию жизни, центральную для даосской мысли; ни Лао-цзы, ни Чжуан-цзы не стремились к бессмертию — напротив, они уже приняли конечность жизни, и на этом признании основана их философия свободы. Утопия вырастает не только из технических объектов. Утопия связана с сосуществованием, которое в наше время включает людей, нечеловеческих существ, машины и так далее. Орудия и определенные модусы их использования суть то, что поддерживает равновесие этих отношений. Например, регулирование размера ячейки рыболовной сети позволяет гарантировать, что определенный вид не вымрет из-за чрезмерного вылова. Использование ножа Пао Дином предполагает мышление о сосуществовании, в некотором смысле можно назвать его «заботой». Сегодня у нас есть более продвинутые технологии, но многие из них несут на себе печать индустриализма XIX века и потому зачастую служат лишь потреблению. Они далеки от какого-либо изначального мышления о сосуществовании, поэтому мыслить вместе с Пао Дином — значит думать о «заботе» как о технологиях сосуществования.

EK:Даже если пример Пао Дина — это пример сосуществования, мне все равно  жаль несчастную корову…

ЮХ:Не забывайте о том, что пищевая цепочка также необходима для поддержания сосуществования многих видов, иначе чрезмерный рост популяции и нехватка пищи также приведут к этическим проблемам. Самая большая из них — это промышленное животноводство. С другой стороны, обязательно ли «новое мясо» подразумевает установление этических отношений между людьми и животными? Я не уверен. Что имеет значение для даосской этики, так это позволить существам развиваться в соответствии с их собственной природой, а не лишать их такой возможности. Люди — всего лишь посредники, облегчающие этот процесс, но отнюдь не хозяева природы.

Перевод с английского Дениса Шалагинова