Muqata'a — о настоящем звуке и мнимых границах

В интервью куратору и диджею Никите Рассказову палестинский продюсер Muqata’a рассказал о своих музыкальных корнях, о влиянии политического контекста на творчество и о способности звука противостоять оккупации тела и разума. Сооснователь коллектива Ramallah Underground, живущий между Берлином и Палестиной, также описал метод, использовавшийся им во время записи релиза Kamil Manqus كَامِل مَنْقوص, и изменчивую природу границ, хорошо знакомую всем палестинцам.

Никита Рассказов:Поздравляю с недавним релизом! Прямо перед пандемией ты переехал из Палестины в Берлин, чтобы было проще гастролировать. Впервые ли ты уехал за границу? Как изменилось твое ощущение дома?

Muqata'a:Я не впервые уехал из Палестины. Я прожил десять лет на Кипре, а позже изучал музыку в США, но не завершил обучение и уехал через полтора года. Честно говоря, нигде не чувствую себя дома — даже в Рамалле считаюсь внутренним палестинским беженцем. И никогда не чувствовал, что принадлежу какому-то конкретному месту.

С тех пор, как я переехал в Берлин, было сложно перемещаться по городу, встречать людей, находить новые возможности. Так что в некотором смысле я так и не переехал в Берлин, а нахожусь в той же среде, что и раньше, и мне она нравится. Однако одной из причин для переезда было желание познакомиться с другими артистами.

НР:Раз уж мы заговорили об изоляции. Ты упомянул, что начал делать музыку, находясь в вынужденной изоляции в начале 2000-х. Как это произошло?

M:Я и раньше пробовал делать музыку, но в 2002-м ввели круглосуточный комендантский час: всем палестинцам запрещалось покидать дома. Это был травматичный опыт: ездили танки, в людей стреляли, соседей арестовывали — и все прямо за нашими окнами. Я был вынужден сидеть дома, и мне было необходимо чем-то себя занять. Теперь, когда вспоминаю об этом, то понимаю, что чувствовал потребность выбраться, как-то выразить свои чувства. Примерно тогда сделал свой первый трек без какого-либо звукозаписывающего оборудования — только микрофон в наушниках, который я использовал для записи голоса. Через некоторое время организовал коллектив Ramallah Underground, который открыто выражал свое мнение о сложившейся ситуации. Это было моей терапией, способом исцеления, который так и остался со мной: мне всегда нужно делать музыку. Если этого не происходит несколько дней, мне становится не по себе.

НР:Тогда характерное звучание твоей музыки — индустриальное, со рваным битом и текстурами — кажется естественным. Но почему ты изначально обратился к хип-хопу? Был ли он популярен в Палестине в начале 2000-х?

M:В 1990-х услышать новую музыку можно было только благодаря тем, кто мог путешествовать. Друзья привозили в Палестину кассеты и диски. Мой старший брат любил хип-хоп и панк, а я просто слушал то же, что и он. Даже не понимая слов, чувствовал, что хип-хоп близок мне. Из-за своего агрессивного стиля и протестного звука он казался чем-то настоящим. Когда я только начинал делать музыку, то стремился воссоздать это звучание. Теперь я не делаю этого сознательно, но, когда работаю над новым треком, так сначала получается само собой.

НР:Кажется, что на протяжении всей карьеры создание сообщества было для тебя важно. Сложно ли поддерживать его теперь, когда его участники раскиданы по миру?

M:Сейчас я живу между Берлином и Рамаллой. Многие мои друзья, а также оборудование все еще в Палестине, а из-за COVID мне приходится проводить большую часть времени в Германии. Но планирую продолжать перемещаться и проводить много времени в Палестине, жить там. Из-за апартеида, барьеров и блокпостов мы разобщены географически: палестинцам запрещено передвигаться между городами. Так что мы научились сотрудничать по сети задолго до того, как это стало повсеместным. Это нормально для многих палестинских артистов.

НР:Влияет ли это на твое восприятие идеи границ? Ведь для палестинцев они всегда находились под угрозой.

M:

Если честно, то для меня и многих палестинцев сама эта идея недоступна, временна. У нас никогда не было четких границ, они всегда изменялись, а запомнить место целиком просто невозможно. Через десять лет город будет не таким, как сейчас. Часть его забрали, а на окраинах появляются израильские поселения. Это игра с восприятием личного и общественного пространства, которые постоянно меняются. Мне сложно почувствовать себя частью места, в котором живу. Я сам не верю в границы, но кажется, что вся борьба, сопротивление и стремление к суверенитету — замена собственных границ, которых тебя лишили.

НР:Чем положение в Палестине отличается от ситуации в России, где артистов вынуждают — зачастую не напрямую, а через давление на родственников — покинуть страну или высылают?

M:Правительство Палестины довольно слабое, и у него нет такой власти над народом, но благодаря учениям с армией США и другими иностранными государствами оно становится сильнее. Однако им нет дела до артистов: у нас есть израильские силы безопасности, которые и занимаются ловлей художников, журналистов и других людей, борющихся за перемены.

НР:Как соотносятся вербальные и невербальные способы выражения политического в твоей музыке?

M: Я бы не сказал, что инструментальная часть менее политизирована, чем вербальная, она лишь больше открыта к разным интерпретациям. Я стараюсь выразить в музыке какие-то идеи и сохранить собственную идентичность с помощью повседневных звуков, например записи происходящего на палестинских блокпостах и звучания военной техники. Звук становится оружием, что направлено на нас. Израильская армия, например, использует истребители F-16 для звуковых ударов, которые возникают, когда самолет преодолевает звуковой барьер. Использование звука против нас — часть психологической войны, это вызывает страх, напряжение и рождает травматический опыт, даже когда в этом нет прямой необходимости. Мне важно реагировать на это любым путем — как семплируя и обрабатывая звуки, так и используя другие методы, например говорящие названия треков, как на новом альбоме.

НР:Ты говорил, что Quboor Mamila, первый трек с последнего альбома, связан с важным местом в Иерусалиме. Что это за история?

M:Речь идет о древнем кладбище Мамилла, где похоронены люди, сражавшиеся вместе с Салах ад-ДиномСалах ад-ДиномМусульманский правитель, живший в XII веке и боровшийся с крестоносцами в Леванте.. Это место важно для истории города, но Израиль сравнял могилы с землей, построил там торговый центр и, по иронии судьбы, Музей толерантности. В центре внимания альбома — общение с предками. Другой пример — трек Simya, названный в честь ритуала или упражнения в забытой науке, алхимии.

Цифры и буквы использовались в ней для установления связей с нематериальным миром, находящимся за пределами физической реальности. Но некоторые описывали эту науку критически — как способ достичь бессмертия, через общение с духами обрести знание, недоступное обычному человеку. В халифате Simya считали магией и в конце концов запретили. Мне кажется, музыка во многом похожа на нее. 

НР:Какова ситуация с местной музыкой прошлого века? Пытаются ли ее сохранить?

M:Восемь лет назад мы с другом создали архив, которым, правда, перестали заниматься. Мы оцифровывали и сохраняли виниловые пластинки, которые получалось найти, и вели еженедельный блог. Задача казалась важной, ведь эта музыка исчезала. Кроме того, в Рамалле есть интересный коллектив Nawa, участники которого пытаются сохранить старую палестинскую музыку и искусство, в том числе партитуры и записи, привлекая современных музыкантов для исполнения и перезаписи старых произведений. Но важно то, что палестинцы остаются частью всего региона, который включает Сирию, Ливан, Ирак, Египет и Йемен. Они не изолированы, их культура не особенная, все это связано и ощущается как одна большая сцена.

НР:Становясь все более заметным как музыкант, испытываешь ли ты давление или ответственность за репрезентацию современной палестинской музыки?

M:Я часто думаю об этом. Мне не кажется, что я представляю всех или даже себя. Я просто делаю то, что считаю правильным. Однако когда кто-то пишет обо мне, я чувствую, что оказался в таком положении. Моя цель не репрезентировать, а общаться со всеми, задавать вопросы, разжигать дискуссию. Провоцировать людей думать о вещах по-новому и обращать внимание на что-то действительно важное, чтобы не потеряться в этом новом мире за экранами дисплеев, — в это я верю и к этому стремлюсь. Но трудно сохранять постоянство и непрерывность реальности — это отражает и мой опыт жизни в Палестине, где нет ничего последовательного, ясного. Вы едете куда-то, а там — контрольно-пропускной пункт, вы пытаетесь делать музыку — отключают электричество. Что-то всегда нарушает целостность моей реальности, которую я стараюсь выразить через звук.

Перевод с английского Сергея Шпилевого