В августе 2020 года основатели этнографического лейбла Ored Recordings Булат Халилов и Тимур Кодзоков в компании диджея и куратора Никиты Рассказова отправились в экспедицию на Северный Кавказ, в адыгейский аул Уляп, чтобы исследовать и запечатлеть местные традиции блатного шансона и советских застольных песен. По итогам путешествия они написали для нас о многослойной идентичности жителей региона, проницаемых границах жанров и о том, как локальная музыкальная мысль превращает любые элементы культуры в часть своего наследия.
В Республике Адыгея всего хватает — и домашних ансамблей, и одиночных исполнителей, и проектов в области традиционной музыки. Но обычно мы ездили туда за эпическими сказаниями и мелодиями для врачевальных обрядов. Как повседневные практики эти песни и наигрыши уже не исполняются, но сами произведения все еще хранятся в памяти музыкантов и в архивных записях.
В этот раз мы выбрали менее очевидную, нестандартную тему: вариация блатного шансона и советских застольных песен в черкесской среде. Формат экспедиции позволял не только запечатлеть один из малоизученных пластов традиционной культуры, но и порассуждать о границах традиции, аутентичности и понятиях «свой» — «чужой», ведь в черкесском шансоне органично смешались обрядовость и китч, локальное и наднациональное.
Разговор об адыгской традиционной культуре следует начать с рассказа о Русско-Кавказской войне, которая завершилась в 1864 году колонизацией Северо-Западного Кавказа и последующей депортацией черкесов сначала в Османскую империю, а затем в Сирию, Иорданию и другие страны. Нельзя забывать и о том, что советская власть разделила черкесский этнос на три республики и три отдельных (с административной точки зрения) народа: кабардинцы Кабардино-Балкарии, черкесы Карачаево-Черкесии и адыгейцы Адыгеи, к которым часто причисляют и причерноморских шапсугов. Большинство адыгов главную проблему видит в многолетнем разделении сначала с помощью военной, а затем административной машины. Именно поэтому объединение субэтносов и диаспор сегодня для черкесских активистов — это тренд.
Стремление к объединению и провозглашению единства, с одной стороны, и отстаивание субэтнических идентичностей и культурных особенностей — с другой, создают разнообразие взглядов на культуру
Тематические паблики и телеграм-каналы выпускают тексты, ролики и даже мемы с объединяющим посылом: одна нация, один язык, одно название — черкес. На самом деле названий два: черкес — для внешней аудитории, адыг — самоназвание. Многие активисты отрицают поздние определения и идентичности — такие, например, как обобщающее советское определение «адыгеец» вместо указания конкретной адыгской подгруппы. Они агитируют за то, чтобы перестать делиться на субэтносы, выбрать один язык вместо диалектов и заявить о себе как единая черкесская нация. Это, по мнению некоторых активистов, хоть и упразднит отдельные диалекты, но главное — вернет черкесам единство, потерянное или отобранное в советское время.
Стремление к объединению и провозглашению единства, с одной стороны, и отстаивание субэтнических идентичностей и культурных особенностей — с другой, создают не то чтобы противоречия, но разнообразие взглядов на культуру и саморепрезентацию даже в рамках отдельной личности. Так, человеку извне большинство презентует общечеркесскую идентичность, а меж собой оно же отстаивает право субэтносов на самоопределение, некритичные споры и даже соревновательный дух.
На ситуации в музыке эта многослойность тоже сильно сказывается, так как традиционное или подаваемое как традиционное искусство — один из главных инструментов саморепрезентации. И культура внутри сообщества — когда люди играют музыку не для концертной публики, не для аудитории на YouТube или заезжего ТВ — поощряет региональное звучание. А вот «серьезное» и «профессиональное» искусство часто игнорирует местные поджанры, выбирая стандартный эстрадный мейнстрим, в основе которого лежат идеи руководителей официальных образцовых ансамблей советского времени.
Уляп — родина черкесского шансона
Уляп — небольшой аул в Адыгее, основанный, по официальным данным, еще в 1861 году во времена Русско-Кавказской войны. С самого основания в Уляпе жили черкесы разных субэтносов: кабардинцы, абадзехи, бесланеевцы и другие.
Сегодня исследователи, журналисты и сами адыгейцы говорят об Уляпе как об оазисе черкесской музыки. В ауле много гармонистов: «Там можно в любой дом заходить — кого-нибудь да запишете!» — подбадривали нас знающие люди при подготовке к экспедиции. И это не так уж далеко от истины, ведь музыка и в особенности игра на гармошке всегда были частью неофициального уляпского бренда. Этот почитаемый местными жанр означает любовь к куражу и околокриминальной романтике. «У нас в Уляпе хорошо поют, пьют… и бьют!»
Криминал и традиционная музыка удивительным образом сошлись в локальной разновидности шансона (в его постсоветском понимании): во время застолий традиционные и обрядовые мелодии плавно переходили в тюремные хиты вроде «Голуби летят над нашей зоной», а фольклорные песни о Нухе Абрегове — в частушки о неприятии коммунизма и криминале. Адыгейские шансонье добавили в эти песни черкесский подголосок, пришедший из эпических сказаний, и начали отбивать ритм не на типичных для эстрады кавказских барабанах-доулях или драм-машинах, а на традиционных перкуссионных инструментах — трещотках-пхачичах. Пограничность уляпского шансона выражена не только в размытости его границ между черкесской музыкальной традицией, тюремным фольклором и советским шлягером, но и в контексте, в котором жанр существует.
Где живет адыгейский шансон
Застолья и свадьбы — до недавнего времени основные церемонии, которые сопровождала эта музыка. Оба обряда — важнейшие события, в которых формировалась и сохранялась музыкальная культура черкесов. До начала XX века на Кавказе — и по сегодняшний день у турецких черкесов — бытовал обряд «мэхъсымафэ», подразумевающий распитие алкогольного напитка «махсыма». Наряду с застольем главным элементом обряда была музыка. Махсымафа — нечто среднее между мужским песенным клубом, совместным исполнением музыки и молитвой. Сегодня сакральность совместного застолья не так очевидна, но музыка в Уляпе обычно звучит именно во время трапезы.
Один из главных аудиодокументов об уляпском шансоне, на который мы ориентировались и который нас вдохновлял перед поездкой, — анонимная кассета с записями «Мурата и Ильяса». За час с небольшим они, кажется, выдают почти весь репертуар уляпских блатных сказителей. Этому нет официального подтверждения, но, вероятно, кассета тоже была записана во время застолья: звон стаканов и посуды, разгоряченные возгласы и другие шумы — лучшее тому подтверждение.
Джегуако-шансонье
Юра Нагоев — музыкант, импровизатор и знаток местных традиций, который стал нашим главным проводником в уляпский шансон, уверен, что застолье — лучший повод для того, чтобы эти песни спеть. Поэтому сам предложил записываться не в студии, а во время спонтанного застолья с друзьями. И потому запись прошла максимально аутентично: Юра рассказывал о музыке не как этнограф, а как любитель дружеских бесед.
Музыку он полюбил в начале 1980-х, когда работал дальнобойщиком. Поначалу он лишь слушал адыгейских гармонистов-виртуозов на свадьбах, а потом сам учился во время длительных рейсов. И теперь Нагоев — один из главных гармонистов-свадебников в Адыгее. В прошлом свадьба могла длиться несколько дней, а музыкант был одной из главных фигур праздника — Юра вспоминает, как на свадьбах приходилось играть по восемь часов кряду. Востребованными были танцевальные или свадебные мелодии, но шел на ура и застольно-кабацкий репертуар, поскольку он почти всегда был к месту.
Во время записи Юра рассказывал о том, как был дальнобойщиком, как музицировал на свадьбах, читал стихи и анекдоты — на адыгском, русском и украинском. Он легко преодолевал границы между разными жанрами и форматами. Для него было важно передать нам под запись все то, что ценно и для него лично, и для адыгской культуры в целом.
Экспедиция Ored Recordings натолкнула Нагоева на параллель: в 1911 году английская фирма Gramophone записала Магомета Хагауджа — одного из главных гармонистов и джегуако (менестрелей) прошлого века. «Именно так с помощью англичан мы и смогли услышать, как играл Хагаудж. Его музыка сохранилась и теперь она не исчезнет, это важно», — подчеркивал Нагоев. В сравнении двух схожих эпизодов есть и другая параллель: Юра Нагоев — тот, кого можно назвать современным джегуако. Сказители и барды прошлого сохраняли эпос, пели о героях и предателях, проводили ритуалы, исполняли песни на злобу дня. И хотя Юра только сохраняет узколокальные музыкальные традиции, импровизирует с готовыми текстами и мелодиями, а не создает новые, сходство с исполнителями джегуако в его творчестве и характере очевидно.
Хотя границы «народного» и «чужого» размыты, музыкальная мысль и эстетика традиции способны превратить любые элементы музыкальной культуры в часть своего наследия
На второй день записи Юра собрал большинство уляпских гармонистов старой школы и трещеточников-пхацычао, чтобы познакомить нас с местными традициями в разных исполнительских вариантах. Все было довольно официально, поприветствовать музыкантов и этнографов приезжал даже глава районной администрации. Правда, это никому не помешало вновь создать атмосферу лихого застолья.
С одной стороны, уляпцы говорили, что музыка, гармошка и простые песни — их главное достояние, которое не исчезнет никогда, а с другой — досадовали, что не собирались для того, чтобы вместе спеть, уже лет пять. Любопытно: все музыканты ассоциировали куплеты застольных песен на русском языке с адыгской корневой культурой. И несмотря на околобандитскую тематику некоторых песен, обсуждали в основном не воров и лихие годы, а Русско-Кавказскую войну, проблемы глобализации и сохранения традиций. То есть сама тематика песен была не так уж и важна, куда важнее — отсылка к традициям эпоса и общий настрой.
Черкесский шансон, что стало ясно из разговоров с его носителями и исполнителями, напоминает греческую ребетику — песенный фольклор криминальных кругов и городской бедноты. Долгое время официальная Греция не признавала ребетику как жанр, достойный упоминания и сохранения, но сегодня это развивающаяся традиция, о которой знают далеко за пределами страны.
Уляпские песни ждала бы похожая судьба, но большинство нынешних исполнителей стараются лишь законсервировать музыкальные традиции и почти никак их не развивают. А для академических этнографов и молодых фолк-энтузиастов есть жанры попривлекательнее — от нартского эпоса до песен времен сопротивления и большевизму, и Белому движению в Гражданской войне.
Некоторое развитие уляпская традиция получила в эстрадной музыке — поп-звезды, многие из которых вышли из народной среды, переложили аульские шлягеры на бит и получили турбо-фолк хиты, популярные по всей России. Отголоски уляпского шансона можно услышать у Магамета Дзыбова или Азамата Биштова. И тут важно отметить, что непричесанная, грубая манера исполнения уличных песен, так же как их традиционная музыкальная основа, даже под софитами большой сцены не ушли из творчества адыгских эстрадных звезд.
И уляпский шансон, и его исполнители, такие как Юра Нагоев, — это лучшее подтверждение нашим изначальным предположениям: хотя границы «народного» и «чужого» размыты, музыкальная мысль и эстетика традиции способны превратить любые элементы музыкальной культуры в часть своего наследия. Один из главных хитов жанра — песня «Аминат». От исполнителя к исполнителю текст ее варьируется, а в зависимости от контекста меняется и звучание: во время застолья это сплав адыгских народных мелодий и позднесоветских песен о любви, а на сцене — обычный эстрадный хит.
Все фотографии Булата Халилова и Никиты Рассказова. Впервые текст был опубликован в выпуске (no)borders издания EastEast Paper
