Энциклопедический подход Сумайи Валли

Проекты Сумайи Валли, — будь то перевоплощение пространств на Исламской биеннале или «курирование» человеческих взаимоотношений в Serpentine Pavillion, — это образцы новых способов взаимодействия с местом и сообществами через архитектурную практику. В интервью редактору EastEast Лесе Прокопенко Валли предвещает появление новых архитектурных традиций, которые перенесут профессию на неизведанные территории.

Леся прокопенко: Ваша практика охватывает целый ряд творческих дисциплин. Когда вы впервые начали воспринимать себя в качестве архитектора и что для вас значит быть архитектором в контексте вашего отношения к себе как к человеку?

Сумайя валли: Я всегда воспринимаю себя прежде всего архитектором. Да, я работаю по нескольким направлениям, из-за чего меня часто называют энциклопедисткой, но я думаю, что чем бы я ни занималась, я всегда мыслю как архитектор. Например, на Исламской биеннале я прежде всего думала о проекте с точки зрения пространства и атмосферы, затем создала определенный нарратив и серию экспириенсов; я не работала с определенным списком работ, а попросила художников принять участие в создании пространств и впечатлений. Еще я считаю, что архитектуре нужны совершенно разные точки отсчета. Мы привыкли воспринимать архитектуру такой, какая она есть, не задумываясь о том, что она выражает и всегда выражала сумму некой идеологии, идеи о том, как, по чьему-то мнению, мы должны жить. То есть архитектура есть выражение, абстракция культуры.

Если мы будем смотреть на нее с такой точки зрения, то поймем, что очень важно задумываться о том, какие формы и методы могут возникать в культурах, не представленных в мейнстримном архитектурном каноне.

Я думаю, то, что представляют другие сферы моей творческой практики, — это попытка вникнуть в эту проблематику. На Биеннале я серьезно задумалась о ритуалах, конструирующих нашу духовную сопричастность, — индивидуальную (момент подготовки к ежедневной молитве, звук призыва к молитве, момент, когда ты слышишь этот звук, омовение и ориентация в сторону Мекки) и коллективную (совместные трапезы, коллективная память, воображение, коллективные религиозные обряды и праздники).

Говорят также, что я прикладываю к своим архитектурным работам «кураторскую руку», поскольку часто участвую в выстраивании определенных взаимоотношений вокруг проекта. Например, фрагменты моего Serpentine Pavillion стали результатом коллабораций с разными институциями, которые развивались параллельно с проектом. Четыре фрагмента Serpentine Pavillion были размещены у партнерских организаций, работа которых и вдохновила этот проект. Они служат опорой для повседневной деятельности этих организаций и одновременно оказывают поддержку и демонстрируют уважение местным сообществам, которые организации поддерживали на протяжении многих лет. Кроме того, мы разработали программу грантов и стипендий Support Structures for Support Structures («Поддерживающие структуры для структур поддержки»), призванную поддержать лондонских художников, поддерживающих и «удерживающих» своим творчеством те или иные сообщества в Лондоне. Такие решения — пространственные, формальные и программные — да, являются кураторскими, но для меня они также демонстрируют другой метод архитектуры — диаспоральный, сетевой и коллаборативный. 

Я считаю, что архитектуре нужна человечность, причем сейчас даже больше, чем когда-либо, чтобы архитектура и человечность оказались связаны неразрывно. У меня лично интерес к архитектуре впервые возник, когда я проводила время в Йоханнесбурге, где у моего деда были магазины на улице Нтеми Пилесо. Знакомство с пространствами, находившимися за пределами моего собственного, сыграли ключевую роль в моем восприятии города и вызвали во мне желание придумывать новые миры, вдохновленные его магией. 

Мне всегда было интересно находить и создавать миры, видеть то, что я считаю истинной архитектурой — ткань города — в качестве интересной отправной точки для придумывания этих новых миров. Все это [происходило] постепенно, но у меня всегда было желание работать в городе и иметь практику, которая разные части города соединяла бы воедино. Йоханнесбург — суровый, грубый, безжалостный и стремительный город, и проявляется это все одновременно и максимально приятным, и самым неприятным образом. Это бремя и возможность одновременно. Линии напряжения, история и последствия сегрегации и отчуждения создают ситуацию, когда буквально на каждом углу [архитектору] есть чем заняться. В то же время город представляет собой огромный и живой мир творческого вдохновения, но в других сферах, не в архитектуре. Здесь возникает ощущение, что в городе есть нечто иное — истории, магия, душа, — которые ждут, пока их обнаружат и начнут придавать какую-то форму.

Есть материальное измерение, есть измерение эстетическое, но есть и практические методы и подходы к работе, которые ждут момента, чтобы обогатить собой архитектурную практику

Лучше всего это заметно в моем Serpentine Pavilion: в нем можно найти отсылки как к сохранившимся, так и к исчезнувшим, стертым с лица земли местам, вокруг которых сообщества людей формировались в прошлом или существуют до сих пор. Такая логика возникла из размышлений о диаспорах и каких-то вещах, которые переносятся из одних мест в другие и там, на новом месте, принимают его условия. Я изучила места, которые были важны для общин мигрантов, когда они только переезжали в Лондон, и думала, что это могло быть — первая мечеть, церковь, синагога, а еще рынок, где люди находили традиционные ингредиенты для своих блюд, или первые заведения, где звучала музыка темнокожих в Лондоне. 

Хотя эти места, где люди собирались в прошлом, послужили источником вдохновения для создания формы павильона, мне также хотелось как бы вернуть его в эти места, «укоренить» павильон в лондонских кварталах. Мы разместили части павильона в нескольких районных арт-институциях, которые потом принимали у себя программы, уже как бы выходящие за рамки формы. Так возникли коллаборации между Serpentine Gallery в лондонском Кенсингтонском парке и районными арт-институциями по всему Лондону. Так здание стало чем-то вроде коммуникативного устройства, обеспечивающего связь, общение между разными местами. Главный смысл с точки зрения такого подхода к работе здесь для меня возник из размышлений о логике диаспор, о том, как люди перемещаются из одного места в другое. Я задумалась: а что, если архитектуре повторить этот путь? Есть материальное измерение, есть измерение эстетическое, но есть и практические методы и подходы к работе, которые ждут момента, чтобы обогатить собой архитектурную практику. 

ЛП:Как вы понимаете традицию в архитектуре? Какие отношения поддерживаете с ней?

СВ:Существует столько альтернативных способов создания пространств в других традициях, которые ориентированы не только на статику; вспомнить те же многочисленные африканские и исламские способы существования и все, что с ними связано, — обряды, одежду, украшения, звуки. Очень многое можно создать без особой физической инфраструктуры, поэтому нам необходимо пополнить запас языка проектирования, включить в него новые способы видения. Доминирующие западные нарративы учили нас, что орнамент — зло и что таким формам выразительности не место в архитектуре. Несмотря на то, что я работаю в рамках определенных конвенций, я все равно очень верю в необходимость выносить на передний план и другие способы репрезентации, потому что форм выразительности у нас не так много в принципе. Мы можем увидеть и осмыслить только то, что возможно с помощью языка, который у нас есть, и поэтому его необходимо артикулировать. Если мы расширим этот язык, то сможем создавать совершенно другие миры

Все, на что я смотрю, я вижу сквозь призму своего фундаментального интереса к территории, идентичности, чувству принадлежности и пытаюсь понять архитектуру за рамками собственно застройки. Архитектура — соучастница сегрегации, экзотизации и отчуждения, но она же может служить и противоположной цели. Архитекторы строят стены, но они же могут пробивать двери. Архитектура, которая трогает меня больше всего, — та, что выдвигает некие предложения в отношении человеческого существования, выступает в роли модератора социальных процессов и которой есть что сказать о нашем отношении друг к другу, к территории и месту.

ЛП:Как вы взаимодействуете с вернакулярными городскими практиками? Как вы понимаете их в контексте существующих структур власти?

СВ: Пока я училась в Йоханнесбурге, большую часть времени я проводила в городе, старалась «учиться» у него. Йоханнесбург и все его проблемы, связанные с глубокой и никуда не исчезнувшей сегрегацией, живость и энергия этого города, его гибридные и вернакулярные способы осознания себя, — вот мои главные учителя. Я считаю, что есть архитектура, виды творчества и разные практические подходы к нашим профессиональным дисциплинам, укорененные в наших культурах, и с этой точки зрения я очень много вдохновения нахожу в Йоханнесбурге. Теперь я смотрю сквозь эту призму на любой город и на любые обстоятельства, в которых мы работаем: всегда есть архитектура, которая ждет того, чтобы «случиться» в местах, незаслуженно обойденных вниманием.

Архитекторы строят стены, но они же могут пробивать двери

Множество африканских и исламских традиций связаны с видоизменениями, переменами, а не с сохранением некой статики. Меня как архитектора интересует, как то или иное здание может собирать людей — не только своей конструкцией, но и определенным созидательным действием.

Взять, к примеру, Большую мечеть Дженне в Мали. Это крупнейшая постройка в мире из саманного кирпича. Ее изначально возвели в 1907 году на месте мечети XIII века. Каждый год в апреле поверхность здания заново покрывают глиной, чтобы усилить конструкцию перед сезоном дождей — это событие называют обмазкой. За счет таких процессов «ткань» здания со временем видоизменяется. В каком-то смысле можно сказать, что год за годом оно мутирует и становится чем-то совершенно иным. В день обмазки все работают сообща — кладут мокрую глину на стены под наблюдением 80 старших каменщиков. Такая форма архитектурной практики выходит за рамки какого-либо планирования или проектирования: она требует взаимодействия людей с погодой, понимания климата, смены времен года, и в каком-то смысле является некой перформативной практикой. Навыки обмазки глиной передаются из поколения в поколение, и наследие соответствующих профессий прочно связано с ритуалом.

Каменщики, занимающиеся саманным строительством, вдохновили многие мои собственные работы: меня всегда интересовали телесные формы наследия и ритуала. Для моего перформанса Oletha imvula uletha ukuphila (зулусская пословица, в переводе означающая «Приносящие дождь приносят и жизнь») на арт-саммите в Дакке, который прошел в феврале этого года, керамистки в течение девяти дней мыли необожженные глиняные сосуды и, таким образом, возвращали их земле. Подобно Большой мечети эти сосуды тоже представляют собой изделия, которые можно создать, а потом сделать с ними что-то еще.

ЛП:Вы жили во многих местах и много путешествовали: как вы соотносите себя с этими местами в вашей работе? В одном из интервью вы сказали: «Архитектура — она в конечном счете про дом, мы все рождаемся посреди определенной архитектуры». Какой дом строит ваша архитектура и с какой архитектурной традицией вы себя отождествляете?

СВ:Я думаю, что за счет признания собственных гибридных идентичностей мы можем вдохновляться множеством разных источников и учиться на них. Быть африканкой, мусульманкой, индианкой или кем-то еще значит иметь точки пересечения и соприкосновения со множеством разных мест, возможность находить отклик во всех этих местах. Моя фундаментальная сила заключается в слиянии, сочетании нескольких «призм», сквозь которые я вижу мир, — к ним можно относиться как к ограничениям, но именно благодаря им я вижу будущее мира и формирую определенное его видение в том, чем занимаюсь. Я считаю, что в гибридности заключена невероятная сила. 

Я часто думаю о том, насколько по-разному мир выглядит, если смотреть на него с тех или иных точек зрения. Поэтому так важны репрезентация и проявление наших идентичностей. 

Находиться в том или ином месте, поглощать его, впитывать и затем трансформировать — очень важно для моего процесса проектирования. Как нам артикулировать идентичность посредством архитектуры? Меня интересуют не различия между севером и югом и не эссенциалистское отношение к африканской идентичности, а сложности и пересечения между ними — отношения между принимающей страной и родиной, между прошлым и будущим: мы давно и прочно связаны друг с другом. Некоторые взаимосвязи сложны и покрыты мраком, но во всех нас есть фрагменты севера и юга, колоний, империй и миграций.

Биеннале исламского искусства, проходившая в Джидде с января по май 2023 года — я руководила ее художественной частью, — во многом осваивала идею дома: что такое дом и что он значит для людей исламского мира. Ее тема — Awwal Bait («Первый дом») — отсылка к благоговению и символическому единству, которые вызывает Кааба в Мекке. Так подчеркивается важность географической привязки биеннале. В то же время она приглашает к рефлексии о сконструированной идее дома через наши исламские духовные и культурные ритуалы — акты, которые одновременно объединяют нас и чествуют наше многообразие и культурную гибридность. 

Я считаю, что в гибридности заключена невероятная сила 

Королевство Саудовская Аравия — родина ислама, хранитель двух святых мечетей и окружающих их священных ландшафтов — является духовным домом для мусульман всего мира и приглашает к размышлению о сопричастности. В ритуалах мы обращаемся к нашему «Авваль Байт» — общему духовному дому.

Тема биеннале предлагает посмотреть на путь, пройденный родиной ислама, и вспомнить о первых мусульманах, переселившихся из Авваль Байт в Медину. Миграция в современном мире часто ассоциируется с утратой, вынужденным оставлением насиженных мест. Во многих подобных ситуациях ритуалы становятся конструктами, на которых держится ощущение принадлежности, сопричастности — мостами, которые соединяют «здесь» и «там», раскрашивают коллективное воображение мусульман во всем мире.

Кем бы и где бы мы ни были, Авваль Байт и Мекка, а также Медина — город, в который переселился Пророк Мухаммад (мир ему) — присутствуют в наших богослужебных ритуалах. Они присутствуют в невидимых «визирных линиях», в благоговении через изучение и память, но еще — в ежедневных ритуалах и формах культурной жизни. Мусульмане носят их в своих сердцах. Этот общий источник веры проявляется в единстве основных философских принципов ислама, в понимании того, что мы связаны друг с другом через общие ритуалы, когда мы физически и метафорически обращаемся к нашему общему дому. Некоторые исторические и археологические фрагменты вдохновляют, рассказывают и делают видимыми мудрость, образы и будущности идей дома и духовного «обустройства» — в масштабах тела человека и в масштабах космоса.

ЛП:Если говорить о наследии, не могли бы вы рассказать нам немного о своих проектах, в которых вам приходилось иметь дело с архитектурой прошлого, например о восстановлении некрополя Макли? Какую роль играет наследие в вашей практике? Работаете ли вы над какими-либо еще проектами, связанными с реставрацией и сохранением историко-архитектурных памятников?

СВ:Наследие занимает важнейшее место в моей практике, но как именно мы его осваиваем и в чем именно черпаем вдохновение, выглядит по-разному от проекта к проекту. Да, работа на некрополе Макли предусматривала физическую реставрацию и сохранение памятников, но как будет выглядеть работа с наследием, если мы обращаемся к нему, когда хотим восстановить или сохранить коллективную память? В рамках проекта Ясмин Лари, возглавляющая ряд инициатив в этой области, вместе с местными жительницами возродила локальный промысел — изготовление плитки «каши». Благодаря этому взаимодействию они овладели почти утраченным ремеслом и получили возможность зарабатывать с его помощью на жизнь. Так в некоторой степени удалось спасти умирающую профессию, сохранить ее для передачи будущим поколениям.

Недавно я участвовала в конкурсе на разработку проекта пешеходного моста в бельгийском городе Вилворде. Концепция моста, который должен соединить районы Асиат и Дарсе, была вдохновлена жизнью и творчеством конголезского активиста и садовода Поля Панды Фарнаны. Хотя Фарнана был важной фигурой в городе и сыграл ключевую роль в его истории, память о его огромном влиянии как активиста, панафриканиста, интеллектуала, защитника темнокожих рабов и выдающегося садовода до сих пор не была увековечена. С наследием Фарнаны я познакомилась, когда изучала город, и меня вдохновила его биография: я о ней раньше никогда не слышала. В проекте центральное место отдано ему, его жизни и наследию, хотя одновременно проект призван напоминать о тысячах других людей — безымянных и безвестных.

Что касается формы проекта, одним из направлений исследований стали водные пространства Конго. Во время исследовательских поездок мы увидели, как люди делают из составленных рядом друг с другом лодок своеобразные платформы, на которых торгуют, собираются и общаются. Мост в итоге получил форму этих лодок, и в каждой из них высажены растения, позаимствованные из исследований Фарнаны. Есть еще вспомогательные конструкции, похожие на лодки, которые будут встроены в прилегающие берега канала, а растения, высаженные в них, начнут «опылять» окружающий промышленный ландшафт и одновременно будут служить метафорой исцеления. Каждая из этих конструкций станет маленьким садом для размышлений и будет дополнена именами, которые мы нашли в реестре рабов.

Некоторые взаимосвязи сложны и покрыты мраком, но во всех нас есть фрагменты севера и юга, колоний, империй и миграций

Мы взяли растения из исследований Фарнаны, чтобы таким образом воздать должное его научным заслугам. Каждая «лодка», из которых составлен мост, будет служить своеобразной рассадной грядкой, на которой можно выращивать те или иные растения, чтобы их семена ветер разносил по окрестностям и чтобы их разносили и люди, пользующиеся мостом. В результате мост станет «рассадником» для растений, которые будут размножаться и мигрировать в окружающем ландшафте.

Обращаясь сегодня к понятиям, связанным с наследием, мы также должны думать о том, какое наследие мы оставим будущему.

ЛП:Что бы вы хотели видеть в качестве новой традиции в архитектуре? Как традиция соединяется с будущим?

СВ:В своей архитектурной практике я стараюсь собирать по кусочкам архивные материалы и свидетельства разных эпох — прошлого, настоящего и будущего — и думать о том, как они пересекаются. Каким историям из тех, о которых мы раньше не слышали, мы можем дать ход? Меня очень интересует будущее культурных типологий. Мне интересно думать о том, как отличающиеся друг от друга взгляды на мир могут влиять на культурные формы, которые мы имеем, — от музеев и библиотек до архивов, традиционных и нетрадиционных. Стремление думать об иных формах архива и иных формах сохранения знания всегда было неотъемлемой составляющей моей работы, причем в проектах, связанных и с обживанием пространства, и с работой на земле. Земля — тоже своего рода архив. Пыль. Рецепты блюд. Песни и рассказы. У нас есть реальная возможность и потенциал думать об этих вещах иначе, из наших собственных контекстов, и я этим по-настоящему увлечена. Если дать им форму, эти языки будут двигать архитектуру вперед иначе.

Перевод с английского Максима Шера