Не бывает ничего ненастоящего

Французский режиссер и этнограф Винсент Мун колесит по миру, исследует разные музыкальные традиции и культуры и знакомит с ними широкую аудиторию с помощью своих фирменных партизанских DIY-фильмов. EastEast публикует предоставленный им и ранее нигде не демонстрировавшийся материал о грузинской общине духоборов, а также беседу с музыковедом Беном Уилером о «духовном анархизме», вопросах подлинности и роли музыки в создании сообществ.

БЕН УИЛЕР: Важная характеристика твоего метода — взаимодействие и с личным, и с публичным пространством. Как место и окружение влияют на то, что ты делаешь?

ВИНСЕНТ МУН:Я никогда особо не задумывался о личном и публичном пространстве, особенно в начале. Когда я начинал снимать фильмы о музыке, я был вдохновлен мощной анархистской идеей — надеждой создать общество без иерархии. Когда я выводил музыкантов на улицы, подальше от сцен и, по сути, предлагал им играть для оказавшихся поблизости прохожих и детей, — это было своеобразным политическим и поэтическим высказыванием. Это было попыткой представить новые формы общества. Меня всегда интересовало, как можно изменить правила социальных пространств, пусть даже ненадолго. Когда мне было 20 с небольшим, меня очень занимали подобные анархистские идеи и онтологии; гонзо-выступления, цель которых — понять, как краткосрочные изменения социального пространства могут повлиять на людей. Необходимо сначала создать набросок, схему некоего опыта, и тогда этот опыт начнет бессознательно разворачиваться — понемногу, шаг за шагом. Надеюсь, я ответил на твой вопрос, ведь в некотором смысле любое пространство и любой момент времени влияют на то, как я мыслю, все влияет на все, так что объективности не существует вовсе. Есть лишь субъективный процесс создания более поэтичной реальности.

БУ:Ты много путешествовал и жил в разных местах — долго и не очень. Насколько важен для тебя дом и какую роль он играет в твоем творческом процессе? 

ВМ:Я никогда не испытывал особой потребности в доме, хотя сейчас в моей жизни наступил новый этап, и мне нравится иметь свой угол. Я в Париже со своей женой Присциллой, и мы надеемся вскоре переехать куда-то за город. Мне нравится жить налегке. Наверное, моя независимость была связана с отказом от материального имущества. Много лет я путешествовал лишь с рюкзаком, камерой, микрофонами и компьютером. Мне нравится, что вещи постоянно меняются, ничто не стоит на месте, каждый элемент реальности постоянно смещается, расширяется, складывается и растягивается в повторяющихся циклах всего существующего. Мой метод документации особо не связан с антропологическими исследованиями. То, как я фиксирую окружающую реальность, во многом зависит от момента, от того, что происходит прямо сейчас, и моей способности среагировать. Я думаю, что в некотором смысле свобода означает быть доступным реальности. Я долго этому учился, и именно это позволяло мне ездить в Грузию, Чили или Индонезию, не задумываясь о том, что меня ждет там. Я просто позволял реальности разворачиваться и всегда был готов среагировать: мне было нужно только достать камеру, подготовить микрофоны — и динь-динь-динь.

БУ:За все время, что ты провел, записывая фолк-музыкантов, часто ли тебя приглашали домой или на семейные собрания? Каково это — записывать такие моменты? Кажутся ли они тебе более подлинными, чем подготовленные выступления? Или это просто их другая форма?

ВМ:Мне кажется, ты сам дал мне подсказку. Я думаю, что все реально, но колеблется на разных уровнях. Можно сказать, что существуют разные уровни интенсивности, которые могут казаться более «истинными» или «искренними», но все «есть», так что нельзя провести четкую границу между ними. Я не думаю, что подделки существуют. Я не верю в ненастоящих шаманов, фальшивые выступления, неискренних музыкантов и так далее; все это — лишь идея, которая в какой-то момент появилась в иудео-христианской традиции. Мне всегда нравилось смешивать разное, и я никогда не стыдился записывать более попсовые выступления. Например, известная запись чеченского хора «Нур-Жовхар», которую мы сделали вместе с нашим общим другом Булатом из Ored Recordings. Это было просто поразительно — их голоса и то, как это выглядело на экране. Забавно, что это не традиционное исполнение и они не всегда так выступают. Нас попросили приехать именно в этот день, потому что они и так собирали девушек для съемок клипа. В начале фильма это видно. Было довольно забавно: они, очевидно, пели под фонограмму, и эта «настоящая» музыка была, скажем так, довольно ужасная — плохо записанная, но, конечно, отвечающая определенному рыночному и жанровому запросу. Нам потребовалось немало усилий, чтобы уговорить их поехать на природу и выступить по-настоящему, без какой-либо подготовки.

Я не вижу особой разницы между выступлениями для себя и на публику, также как не думаю, что музыка может быть сакральной или профанной, — в рамках того подхода, что мы развиваем на нашем лейбле Petites Planètes, сакрально все 

Я сталкивался с этим и в других частях Кавказа и бывшего СССР. Иногда видишь, как музыканты репетируют что-то невероятное, а потом выходят на сцену и поют под фонограмму. Или слушаешь их записи, а они оказываются ужасными. Мне всегда хотелось вернуться к непосредственности их существования, но я бы не сказал, что это какая-то иллюстрация оппозиции подлинного и поддельного. Я думаю, в музыке важно вернуться к простоте исполнения, чтобы найти что-то красочное, то, что колеблется на другом уровне. Но я не вижу особой разницы между выступлениями для себя и на публику, также как не думаю, что музыка может быть сакральной или профанной, — в рамках того подхода, который мы развиваем на нашем лейбле Petites Planètes, сакрально все.

БУ:В моем этнографическом опыте наиболее запоминающиеся записи были сделаны с членами общин, которые не считали себя музыкантами. Когда к ним обращались, они обычно отвечали: «Ой, а я не музыкант — я не выступаю на концертах, просто пою и играю дома». Сталкивался ли ты с подобным и что об этом думаешь? Почему так происходит и что можно сказать о роли музыки в быту?

ВМ:По моему опыту, все зависит от того, насколько в конкретной культуре или социальном пространстве музыка воспринимается как товар. Но я точно могу сказать, что многие люди относятся к музыке скромнее и не говорят, что это их призвание. Я бы сказал, что так называемая сакральная музыка и ритуалы по всему миру заинтересовали меня потому, что в них участвуют все члены общины. Ощущение коллективности всегда присутствует, даже если некоторым людям отведена определенная роль. Тут мы возвращаемся к тому, что я говорил вначале об анархизме, в частности о его сакральном аспекте. Я не хотел бы использовать слово «религиозный», но в духовном отношении к музыке можно найти что-то очень похожее на анархистскую версию реальности. Конечно, до того, как я начал изучать и записывать ритуалы, я так не думал, но это то, к чему я в итоге пришел. Я искал анархистские структуры внутри общества и теперь думаю, что найти их можно в исполнении музыки и коллективном трансе и экстазе. Это можно назвать «духовным анархизмом», потому что такое отношение к реальности подразумевает гораздо менее иерархические способы совместного существования и создает условия для общего празднования, устремленного к запредельному союзу с вечностью.

Перевод с английского Сергея Шпилевого