Под османтусом в Цзянсу

Шэнь Хаобо играет важную роль в современной литературе Китая. 20 лет назад он возглавил местное движение авангардной «поэзии телесного низа» и стал одним из составителей его иронического манифеста, отрицающего интеллектуализм предыдущих поколений китайских авторов и прославляющего спонтанность письма, человеческую сексуальность, непосредственное изображение реальности и сопротивление ее развоплощению в абстрактных конструкциях. Свои провокационные тексты поэт часто публикует в cети, комментируя все, что происходит вокруг, — чем постоянно навлекает на себя критику тех или иных возмущенных читателей.

Исследовательница Елизавета Абушинова занимается современной китайской поэзией и ведет телеграм-канал о ней. Уже несколько лет она дружит с Шэнь Хаобо и перевела многие его стихотворения на русский язык — как и заметки поэта, помогающие лучше понять его метод. Текст ниже основан на интервью с ним, взятом 8 мая, и посвящен насущному и универсальному: дому, семье, родине и смерти. Помимо самого интервью, в материал вошли переводы двух пронзительных стихотворений Шэнь Хаобо, написанных в разгар эпидемии коронавируса в Китае, а также впечатления Елизаветы от неожиданного столкновения с этой стороной его творчества.

I

На самом деле Шэнь Хаобо пишет много стихотворений о семье, просто я редко выбираю их для перевода. Он говорил мне как-то, что таких стихотворений у него набралось на целую книгу, просто все нет времени ими заняться. Я понимаю, почему с этой стороной его письма я мало взаимодействую. Она очень контрастирует и с образом «поэта телесного низа», и с той поэзией, которую Шэнь постит в соцсетях, о которой все в основном пишут и говорят, — поэзией, высмеивающей все, что только можно высмеять, и даже то, что лучше не высмеивать. Например, есть очень известное его стихотворение, называется «Жмакабельная сиська» (一把好乳). Мало того что это male gaze на грани, семейные связи героини Шэнь расчеловечивает настолько, что любое его высказывание о семье кажется невозможным. Но это только кажется. Я согласна с мнением, что хорошая поэзия не может быть антифеминистской или античеловечной. Я даже больше скажу: мне не хотелось читать его стихи о семье, потому что я знала почти наверняка, что обнаружу в них человечное, а с этим мне всегда сложно. Есть люди, которые достаточно чувствительны к болезненному опыту и острым темам, — и я одна из них. Мне было страшно обсуждать с Шэнь Хаобо что-то подобное, и я не предполагала, что это делать придется, как вдруг — редакционное задание и коронавирус. Все сидят по домам, время течет медленнее, и нам удалось поговорить и о семье, и о доме, и — неизбежно — об эпидемии.

II

Елизавета Абушинова: Расскажете о семье?

Шэнь Хаобо:Изначально наша семья была очень бедной, она состояла как бы из двух семей. Мы жили в одном доме в уезде Тайсин — это в провинции Цзянсу на востоке Китая. Было четыре человека, и если добавить мою бабушку, то получится пять. Моя бабушка, отец, мама, я, младший брат. А вторая часть семьи — это старший брат отца, бофу, его жена, бому, (в китайском языке существуют отдельные названия для всех видов родственных связей. — Прим.ред.) и трое их детей. Получается одна большая семья из десяти человек. 

EA:О каком времени вы говорите? 

ШХ:Так, а в каком конкретно году был построен этот дом? Я тогда был во втором классе средней школы, а я родился в 1976-м. 

EA:В 80-е? 

ШХ:Наверное, в 90-м или 89-м году. Я очень хорошо помню 1989-й, я тогда учился в первом классе средней школы. Наверное, в 1990 году, когда мне было 14 лет, тот дом и построили. В этом году мне 44, значит, 30 лет назад. Тогда мой старший брат учился в университете, он очень хотел вернуться и чтобы у нас был новый дом. Поэтому и выдвинул идею о строительстве, а вся семья скинулась. В то время они совершили чудо, потому что умудрились уложиться в 30 000 юаней. Чудо, потому что 30 000 юаней — это очень маленькая сумма по тем временам, на эти деньги невозможно было построить здание, но больше не было, поэтому пришлось обходиться тем, что было. Они находили способы, как дешевле всего купить кирпич, как быть со строителями — просто приглашали помочь друзей. Да и мебель, что в доме, на шкафах лакировка — все сами делали. Вырезанные на мебели узоры обрабатывали сами, всю мебель тоже сами сделали из древесной целлюлозы, и еще всю черепицу сами выложили. Черепичник, лакировщик, плотник — все эти роли выполняли друзья моих родителей или родственники, они брали за свою работу мало денег. Так и получилось построить дом, такое тогда время было. Конечно, благодаря этому дому в нашей семье было очень много счастливых моментов. 

EA:Можете описать, что это за чувство, по-вашему, — быть дома?

ШХ:В то время обе мои сестры уже работали, а мой брат, как я уже сказал, в Пекине учился. Когда были праздники, например китайский Новый год, вся семья собиралась, была как одно: мы ели и вместе делали маньтоу (традиционные китайские паровые булочки. — Прим. ред.), фотографировались.

EA:Странно, я думала, китайцы во время этого праздника в основном лепят пельмени.

ШХ:Нет, у нас на китайский Новый год в каждом доме делают маньтоу. Пельмени — цзяоцзы — готовят на севере Китая, а мы на юге. Это разные региональные традиции. В то время мои сестры и брат были очень молоды, в доме теплилась жизнь. Потом все разъехались, но их дети по-прежнему приезжают. Давно еще посадили во дворе персиковое и абрикосовое деревья, и моя бабушка следила, чтобы никто другой не срывал с них фрукты, оставляла персики для правнуков.

EA:Я вот слушаю, как вы рассказываете, что для вас дом, и мне кажется, что нужно пояснить: у нас в русском языке все не так, как у вас. В китайском, когда говорят «цзя», имеют в виду и дом, и семью — два значения у одного слова. А в русском дом и семья разными словами обозначаются.

ШХ:Так нет же, здание и члены семьи — это вместе и есть дом, цзя, понимаешь? 

EA:А мне показалось, что вы, говоря о цзя, больше рассказываете о людях и том, как они жили. 

ШХ:Да, просто для меня дом — это там, где семья. И если нет людей и нет тех чувств, это уже не цзя. Незабываема именно атмосфера, которая заставляет нас хотеть вернуться туда. И эмоциональная наполненность связана все-таки с людьми.

EA:Но ведь все может быть и не так, в России иногда говорят про «родные стены» — это что-то связанное с материальным, вещным. Ну там, знаете, это милое окно, стены, мебель…

ШХ:В Китае не так. Говоря о цзя в таком контексте, все-таки имеют в виду семью, людей.

EA:А как же все эти материальные детали, о которых вы в начале рассказывали? Эта деревянная мебель, сделанная своими руками, — какие чувства у вас по отношению к ней?

ШХ:Это все ничто, потому что это можно легко заменить. Оно нужно только для того, чтобы дополнять некое целое. Например, если говорить о том османтусе, что растет у нас во дворе, он уже стал своего рода символом нашего дома, мы все любим это дерево, начиная с моей бабушки и заканчивая моим маленьким племянником. Мы уже не мыслим наш дом без него, мы любим его все больше и больше. А после того как большая часть из нас перестала там жить — например, я уехал, как поступил в университет в 1995 году, — так тем более.

EA:Подождите, верно ли я поняла, что сейчас там только два человека живут и им обоим больше 80? Понятно, что для них это место является домом, но что насчет вас? Вы ведь уехали так давно. Вы все еще считаете это место в Тайсине своим домом? 

ШХ:Все-таки это больше лаоцзя (родные места, родина, родной дом, родительский дом. — Прим.ред.). 

EA:Очень сложно будет это объяснить. Я думаю, в русском языке нет слова, которое бы полностью передало все те оттенки и значения, которые китайцы вкладывают в слово «лаоцзя». По крайней мере, мне очень сложно сходу подобрать такое.

ШХ:Думаю, у нас в Китае это все-таки целое понятие, оно очень-очень важно для нас, оно говорит о том, откуда человек, куда он принадлежит. Это его определяет. Где находится лаоцзя у китайца, оно там будет всегда. 

EA:Я помню, как вы мне говорили, что недавно — во время эпидемии — возвращались туда. Изменилось ли что-то, как там все сейчас? 

ШХ:Тоже все было закрыто, карантин — ни въехать, ни выехать. Я возвращался на День поминовения усопших (традиционный праздник, в который жители Китая обычно собираются в кругу семьи и посещают могилы предков. — Прим. ред.), когда уже можно было путешествовать. Я написал это стихотворение об османтусе как раз там и тогда — 4 апреля. Помнишь, ты еще спрашивала меня, собираюсь ли я что-то писать? Я решил не подчеркивать, что это стихотворение написано в канун Дня поминовения усопших: мне не хотелось как-то особенно указывать, что я в тот день был дома и что-то писал. 

III

под османтусом (桂花树下)
Шэнь Хаобо (沈浩波)
Перевод Елизаветы Абушиновой (李莎)

я родом из деревни на севере провинции Цзянсу
раньше она называлась Шэньцзясян, больше этого названия
нет. старые здания семейного двора еще на месте
внутри рассажены разные овощи, а еще есть несколько
абрикосовых и персиковых деревьев. но пышнее всех
старый османтус, осенью
здесь витают цветочные ароматы, густые, как мед. это дерево
дороже всего, семейная группа в вичате
где все четыре поколения моей семьи, так и называется — «под османтусом»
дом был построен 30 лет назад, мои мать и отец
старший брат отца и его жена всеми способами наскребли
только 30 тысяч, на них построили этот дом
сейчас здесь живут только старший брат отца и его жена
восьмидесятилетние старики. дядюшка уже парализован
передвигается на инвалидной коляске, у него расстройство речи
он не может говорить, мыслит иногда трезво, иногда путано
четвертого апреля я вернулся домой, старшая сестра
ее муж, вторая старшая сестра и ее муж, старший брат
все вернулись, братья и сестры собрались
в общем доме. сестры стряпали
мы с братом и мужьями сестер пили гаоляновую водку
жена старшего брата отца сидела рядом, с улыбчивой искринкой в глазах
мы обсудили многие истории из детства
когда отец бил меня, тетушке было больно до того, что она
размазывала по лицу слезы. у второй из сестер в детстве был плохой характер
дядя со стороны матери сильно злился на нее и чуть было не зарубил топором
когда старшая из сестер выходила замуж, пришедшие на проводы невесты
вечером на темной дороге ее погрузили
я и вторая старшая сестра сзади на велосипедах
без возможности найти слова, так и ехали...
брат мне сказал, напиши-ка о том, что было в семье
я ответил, что давно уже написал, например, как он любит плакать
брат расхохотался. тетушка уже утомилась
но не соглашалась идти спать, она хотела с нами вместе
побыть, послушать нашу болтовню. в те дни у нее было хорошее настроение
до этого старший брат и вторая из сестер возили ее в Шанхай
проверить здоровье, у нее болели ноги и было сложно ходить
в конце-концов выяснили причину, нужно принимать какие-то лекарства
и вот мы все опять дома, под османтусом
всюду смех. она была в молодости очень красивая
сейчас, вместе с нами, под светом лампы
столовой, седые волосы переливаются мерцаниями
будто смутно можно разглядеть, какой она была красивой тогда
она не знает, что в последнее время старший брат часто украдкой плачет
после чего говорит ей, что ее болезнь — это костный туберкулез
медленно подлечивать — и все будет хорошо, тетушка поверила
и преисполнилась ожиданием. сейчас мы все весело смеемся
никто не сказал ей правды о том, что она на поздней стадии рака легких
эта встреча, несущая слезы, и есть такая простая
и та, что следует беречь — жизнь. старшие братья и сестры
в тесном кругу самое глубокое чувство любви
разделяли с матерью. они намного старше меня
и были со мной, когда я рос, вплоть до этого момента. этим вечером
они все так же преподают мне урок о жизни и любви

2020.4.10

IV

Известный китайский поэт и критик Хань Дун отозвался об этом стихотворении Шэнь Хаобо так: «Стихи, описывающие происхождение поэта, или “корни”, часто получаются неестественными в погоне за оригинальностью, но стихотворение “под османтусом” очень живое. В нем есть относительно редко встречающиеся наполненность и расслабленность по отношению к повествованию. У текста фиксированная длина, связи сложные и конкретные, и поэтому плотность смыслов в тексте разворачивается очень медленно и с трудом. Это стихотворение является образцом сразу двух форм — “поэзии о корнях” и повествовательной поэзии». Естественно, Хань Дун больше погружен в контекст и может найти этому стихотворению место в многообразии сегодняшних текстов китайских поэтов, я же вижу здесь диалог с прошлым из настоящего момента, диалог с призраками, которые и видимы, и невидимы. А еще вижу проговаривание удивительного отношения к смерти — в моей культуре сообщение смертельного диагноза считается честным поступком.

V

ШХ:Думаю, это мое стихотворение — в некоторой степени и диалог с домом во время эпидемии, сейчас она не закончилась еще. Эпидемия — это ведь смерть.

EA:Да, расскажите, какова связь эпидемии и вашего лаоцзя. Как бы вы описали взаимоотношение этих двух явлений? 

ШХ:Я сказал, что в стихотворении есть о таком взаимодействии, но мне важно подчеркнуть, что это все-таки не основной мотив. Стихотворение в большей степени о том, что у моей бому обнаружили рак легких. Почему в этот раз мы все приехали? Совсем не потому, что был выходной в День поминовения усопших, а из-за нее. Мы просто не можем ей сказать, что у нее рак, потому что, если она узнает, ей будет очень тяжело. А так мы все вместе, братья и сестры рядом, говорили о том, что было раньше. Тетушке очень нравятся эти истории, это заставляет ее чувствовать себя счастливой. Еще я увидел поразительные блики на ее волосах — и решил описать эту сцену.

EA:У вас получилось, наверное. А у меня еще такой вопрос. Сейчас у многих людей в Китае из-за эпидемии просто нет выбора, выйти или остаться дома. Начинают ли они больше думать о своем взаимодействии с ним?

ШХ:Когда я праздную китайский Новый год, я возвращаюсь в дом отца и матери, а не в лаоцзя, хотя обе точки находятся недалеко друг от друга. Иногда, приезжая к родителям, я могу заехать и к старшему брату отца и его жене, если есть свободное время. Но в этот раз из-за того, что случилась эпидемия, я у родителей пробыл очень долго. Обычно я на китайский Новый год у них задерживаюсь на несколько дней, а потом возвращаюсь в Пекин, но в этот раз пробыл около двух недель, и увидел я, соответственно, больше. Но Новый год был в январе, а стихотворение я написал в апреле. У меня есть еще одно. Может быть, оно вам поможет лучше понять то, о чем я говорю.

VI

эпидемия и рак (疫与癌)
Шэнь Хаобо (沈浩波)
Перевод Елизаветы Абушиновой (李莎)

жена старшего брата отца подхватила коронавирус
я хочу вернуться домой, чтобы навестить ее
но это слишком опасно
что мне делать, чтобы не заразиться?
братья и сестры
все время заботятся о ней
могут ли они уже быть заражены?
чем больше думаю, тем больше боюсь
но в страхе тоже нет никакого смысла
тетушка ко мне относится, как к родному
а сейчас она заболела
я должен вернуться домой и проведать ее
я должен сначала приехать в Жугао
остановиться там у родителей
но родителей вчера
встречал старший брат, чтобы отвезти домой —
увидеться со старшим братом отца и его женой
а они не боялись заразиться?
я забеспокоился
и — проснулся
провел по лбу рукой
успокоился, кажись
и только тогда вспомнил
что у нее
не коронавирус
а рак
и уже развился до того
что затронул кости

2020.4.3

VII

EA:Это очень страшное время — вижу, что стихотворение тоже апрельское. Я очень вам сочувствую. У нас в России сейчас почти такой же период, что был в Китае в январе (интервью прошло 8 мая. — Прим. ред.), поэтому многие поэты заперты дома, пишут стихотворения об эпидемии. В Китае ведь тоже это было распространено?

ШХ:Да, в Китае тогда тоже все писали. Конечно, случилось очень много всего и появилось много новых мыслей. Потому что люди никогда не сталкивались с подобным. Смотрите, подавляющее большинство китайцев вернулись в свои лаоцзя в разгар важного семейного праздника, и им пришлось провести очень много времени в своих домах. Эта необходимость возникла внезапно. Не было времени на подготовку, нужно было быть наедине со своими родителями и вообще со старшим поколением. Конечно, из-за этого в первую очередь переосмысляются отношения в семье. Просто это беспрецедентно — мы редко сейчас проводим столько времени со своими родственниками. 

EA:Наверное, пришлось проработать много старых связей, возродить воспоминания. А фотографии того времени у вас сохранились? Когда вы еще жили в доме?

ШХ:Сохранились, но очень мало. Скорее всего, они в том доме и лежат. Раньше, когда я приезжал куда-нибудь, люди вытаскивали старые альбомы и мы все вместе их смотрели, а сейчас такой привычки больше нет. Вот, например, фото в нашем дворе — это моя бому. Вот все три поколения семьи. И дерево, о котором я говорил, кстати. А это мой бофу — он уже ничего не знает об этом мире. Они уже не очень могут двигаться, поэтому второй этаж почти заброшен: на инвалидной коляске не разгуляешься. Все остальные, кроме них, разъехались: кто в Шанхай, кто в Нанкин. А это сестра, она живет неподалеку и приезжает чаще, чем остальные.

EA:А как в Китае это устроено? Как решается, кто будет ухаживать за престарелыми родителями? 

ШХ:Нет какого-то особенного правила, это даже не обязательно самый младший из членов семьи. Всякое бывает, но на китайский Новый год возвращаются все более-менее. Хотя это все больше сходит на нет. Иногда у меня просто нет возможности приехать. Все тоньше и тоньше связи, а дерево стоит красивое — вот, смотри.

EA:А есть фотографии из 90-х?

ШХ:Да, вот эта, например. Здесь мои сестры и старый плетень у входа в дом. Все тогда такую странную одежду носили. 

EA:90-е в Китае — это очень интересно. Думаю, в России многие хотели бы узнать о материальной культуре этого времени. Кстати, а не кажется ли вам, что это слишком личные фотографии? Это ведь семья. Вы показывали раньше эти фото кому-нибудь для статьи?

ШХ:Нет, все нормально. Почему бы и не показать? Хотя для китайского издания, думаю, это мне было бы сделать сложнее.

EA:Еще один вопрос. Многие в России, мне кажется, полагают, что из-за многочисленного населения личное пространство — это не про китайцев. А вы как думаете? Наверное, это тоже как-то должно было осмысляться во время эпидемии. 

ШХ:Раньше у нас и правда не было никакого личного пространства. Действительно, при таком-то количестве родственников — какое личное пространство? Места мало, людей много, да и сейчас семьи часто живут в таких условиях, что об этом никакой речи не идет. Чтобы уединиться и думать о чем-то в одиночестве — что вы! Все очень зависит от уровня достатка: как только появляются деньги, появляется и личное пространство. Вот сейчас, например, у моей старшей сестры есть свой загородный дом с садом — гуляй не хочу. Думай спокойно, о чем хочешь и сколько хочешь. Раньше, когда все были в одинаковых условиях, совсем не чувствовалось, что в отсутствии личного пространства есть что-то неправильное, все всегда так и жили. Когда я был маленьким, мне было очень хорошо, хоть мы были бедными и личного пространства у меня не было никакого. 

EA:А что члены вашей семьи говорят об эпидемии?

ШХ:У нас эпидемиологическая ситуация не была тяжелой, ритм и стиль жизни в общем не изменились. Самое крупное изменение — сложно было перемещаться из деревни в деревню, это доставляло неудобства. Если бы я в тот период захотел из дома родителей в лаоцзя вернуться, то у меня бы не получилось: меня бы просто не пустили. Пришлось бы сначала все объезжать, потом искать какие-то обходные тропки деревенские. Только так можно было бы попасть куда надо, а в остальном все было как обычно. 

VIII

В чем сложность занятий именно современной литературой, так это в том, что объект исследования рискует разрушиться, потому что многие мои построения как исследовательницы будут разбиваться о реальность существования конкретного человека. Кажется, случилось то, чего я и боялась, — для меня Шэнь Хаобо стал человечнее после этого разговора.