Побег из черного дома

Форуг Фаррохзад — иранская поэтесса и режиссер, чьи тексты сыграли важную роль в становлении современной персидской поэзии. Бросая вызов общественным и художественным условностям, определявшим ее среду, Форуг всегда оставалась искренней — и в жизни, и в творчестве — и не боялась отстаивать свое право на любовь и самовыражение. О ее биографии, стихотворениях, фильмах и ранней смерти — в тексте Полины Рыжовой.

— Почему мы должны благодарить Бога за то, что у нас есть мама и папа? — строгий черноусый учитель обращается к классу. — Ты, отвечай.

Мальчик лет семи растерянно мямлит:

— Не знаю... у меня их нет.

Учитель, не теряя показной строгости, обращается к другому ребенку:

— Теперь ты. Перечисли пару прекрасных вещей.

— Луна… солнце… цветы… игры... — мальчик застенчиво улыбается.

— А ты, — учитель переключается, — перечисли пару ужасных вещей.

— Нога… голова…

Дети в классе смеются. У многих из них на лицах глубокие морщины, головы в залысинах, по щекам бегают мухи. Учитель просит одного из учеников выйти к доске и написать предложение со словом «дом». Мальчик, больше похожий на старика, зажимает мел в непослушной руке и с трудом выводит на доске персидские буквы: خانه سیاه است («Дом — черный»).

Это заключительная сцена документального фильма о тебризском лепрозории «Дом — черный», снятого в 1962 году молодой поэтессой и режиссером Форуг Фаррохзад. На протяжении 20 с лишним минут мы наблюдаем обрывки вроде бы обычной жизни: люди едят, молятся, учатся, лечатся, играют свадьбу. Примечательна разве что внешность этих людей: их кожа вздулась буграми — кажется, что вместо лиц у них плохо сделанные силиконовые маски. У многих отсутствуют носы, пальцы, кисти рук: в запущенных случаях лепра часто приводит к некрозу. Камера не отворачивается от уродства и не ищет его в толпе специально — в кадре просто жизнь, пусть и жизнь людей, буквально обглоданных болезнью. Черно-белый видеоряд сопровождает наставительный мужской голос, рассказывающий, что лепра излечима и общество должно помочь ее жертвам, и нежный голос самой Фаррохзад: она читает свои стихи о Боге, жизни и смерти.

Cцена с детьми, пожалуй, единственный игровой фрагмент в фильме — это можно понять по смущению отвечающих учеников и возбужденному хохоту класса. Для Фаррохзад было важно закончить документальный фильм художественным образом: несмотря на то что дети больных лепрой зачастую рождаются здоровыми, они вынуждены жить в «черном доме» и вряд ли когда-нибудь смогут его покинуть. В подобном заточении всю жизнь ощущала себя и сама Фаррохзад — и никак не могла с этим смириться. И кажется совершенно закономерным, что, покидая лепрозорий, будто протестуя против этой всеобщей несвободы, она решила усыновить местного ребенка — того самого, что в фильме застенчиво говорит об играх, — и с согласия родителей увезла его с собой.

«Я тоже могу»

Форуг родилась и выросла в Тегеране. Отец — полковник, мать — домохозяйка, две сестры и четыре брата. Семья принадлежала к городскому среднему классу — у них был просторный дом с садом в центре города, своя библиотека. Отец, хоть и был по-военному строгим, разделял светские ценности: он сам учил детей читать, не делая исключения для девочек. В тот период иранский правитель Реза-шах Пехлеви, обязанный своим положением британским военным, как раз проводил в стране политику вестернизации. В Тегеране открылся университет, появились асфальтовые дороги, вместо традиционных широких одежд внедрялся европейский костюм. В 1935-м, в год рождения Форуг, был издан декрет об обязательном снятии чадры. Женщин стали допускать к учебе и работе в государственных учреждениях, начали появляться школы, где девочки могли учиться совместно с мальчиками.

Родственники вспоминали, что Форуг была очень непослушным ребенком. Она любила соперничать с братьями и утверждала, что является «мальчиком больше, чем они все вместе взятые».

Характерен эпизод, который приводит младший брат Ферейдун. Однажды они с другим братом решили шутки ради помочиться с балкона на деревья. Желая уязвить Форуг, мальчики дразнили ее: «Смотри, что мы можем, а ты не можешь!» Тогда Форуг ответилаответилаMichael Craig Hillmann. A Lonely Woman: Forugh Farrokhzad and Her Poetry. Washington: 1987. P. 7., что «тоже может», придвинулась к краю балкона и, недолго думая, повторила их подвиг.

С возрастом разница между положением девочек и мальчиков стала для Форуг более очевидной. Братьев отправляли учиться в Германию, а она после девятого класса начала осваивать рисование и шитье в ремесленной школе для девушек. Вскоре встал и вопрос о замужестве — Форуг решила перехватить у родителей инициативу и выбрала себе в женихи троюродного брата Парвиза: он часто заходил в гости и разделял интерес Форуг к литературе (в свободное время писал небольшие юмористические пьесы). Родители с обеих сторон были против брака, поскольку жених был старше невесты почти в два раза. Но Фаррохзад настояла на своем — вышла замуж за Парвиза, уехала с ним в другой город и родила сына.

Неправильная жена, неправильная мать

Форуг не воспринимала замужество как начало тихой семейной жизни. Скорее она видела в нем возможность сбежать из родительского дома и наконец стать свободным человеком. В каком-то смысле так и случилось. В то время иранские женщины не могли позволить себе непринужденного поведения до свадьбы: любая вольность могла запустить волну слухов, способную отпугнуть потенциальных женихов. Зато после свадьбы девушки могли эффектно одеваться, носить макияж, свободно общаться с мужчинами, поскольку замужество служило гарантией их доброго имени. Однако Фаррохзад вела себя слишком раскрепощенно даже по меркам замужней женщины: ее часто можно было увидеть в коротком платье, с ярко накрашенными губами и модной стрижкой. Бывало, что в подобном виде она гуляла с коляской, чем вызывала возмущение у благопристойных соседей.

Парвиз полагал, что будет для Форуг авторитетным наставником, на правах старшего познакомит ее со взрослым миром, но у юной жены были явно другие планы. Она самостоятельно путешествовала из Ахваза в Тегеран (из-за чего матери поэтессы пришлось даже писать зятю письмо с просьбой быть построже с Форуг), активно заводила знакомства в литературных кругах. Вскоре у нее завязался роман на стороне. При этом Фаррохзад не делала из этого страшной тайны: перипетии этой любовной связи находили свое отражение в ее откровенных стихах, которые публиковались в журналах. Личная жизнь поэтессы была предметом всеобщего обсуждения.

Спустя три года замужней жизни Форуг подала на развод. По традиции в таком случае дети обычно передавались на попечение отца. В теории Фаррохзад могла попытаться изменить ситуацию, но не стала: у нее не было никаких жалоб на мужа и она сама призналась в измене. За всю жизнь семья Парвиза ни разу не дала ей увидеться с собственным ребенком. Тоска по сыну и чувство вины за разлуку с ним стали неотъемлемой темой ее поэзии — это можно увидеть, например, в стихотворении «Пленница», давшем название ее первому сборнику.

После развода Фаррохзад попыталась вернуться в родительский дом, но отец выгнал ее, посчитав, что она опозорила семью. Поэтессе пришлось пожить несколько месяцев у приятельницы, писательницы Туси Хаэри. После того как знакомые начали шептаться по поводу их отношений, Хаэри попросила отца Фаррохзад пустить дочь домой — тот сдался.

Женщина, то есть человеческое существо

Фаррохзад стала первой женщиной в истории персидской литературы, открыто писавшей о любви и сексуальных переживаниях. Ее стихи были вызовом даже для свободомыслящих интеллектуалов: литература считалась мужским занятием и повествовать о своем любовном опыте, соответственно, могли только мужчины. Стихи, к примеру, молодого поэта-бунтовщика Носрата Рахмани, публиковавшиеся в то же время, были куда более откровенными, однако именно Фаррохзад получила славу самого скандального автора своей эпохи.

Ей было непросто добиться серьезного отношения к себе и своему творчеству. Обычно поэтов-мужчин в прессе называли строго по фамилии, Фаррохзад же на долгие годы оставалась для всех просто «Форуг». Коллеги по литературному цеху постоянно распускали слухи, что имели с ней романтическую связь. Те, кто действительно были ее любовниками, тоже не делали из этого большого секрета. Один из ее редакторов даже опубликовал рассказ, в котором в подробностях описал их отношения, — по приведенным деталям в героине вполне можно было узнать поэтессу. В литературных кругах Фаррохзад воспринимали прежде всего как привлекательную молодую женщину — иногда она находила в себе силы иронизировать над этим. Писатель Хушанг Гольшири вспоминалвспоминал Цитата по документальному фильму Forugh Farrokhzad: The Green Cold (2002). Режиссер — Насер Саффарян., что на одной из вечеринок стал свидетелем такой сцены: один из гостей весь вечер пытался соблазнить Фаррохзад, в какой-то момент ей это надоело и она прямо поставила навязчивого ухажера перед вопросом: «Скажи, ты хочешь со мной переспать? Ну тогда пойдем в другую комнату. А потом сядем как нормальные люди и поговорим».

Развод, разлука с ребенком, общественные пересуды в итоге привели поэтессу к нервному срыву — в 1955-м она месяц пролежала в психиатрической клинике, где проходила электросудорожную терапию. Однако это не изменило ее взглядов, более того, она не теряла надежды донести свою позицию до читателей. В послесловии ко второму изданию «Пленницы» Фаррохзад пишетпишет Michael Craig Hillmann. A Lonely Woman: Forugh Farrokhzad and Her Poetry. Washington: 1987. P. 29.: «Когда я листаю журналы и открываю сборники классической или современной поэзии… Я вижу, что мужчины повсюду описывают свою любовь и своих возлюбленных с предельной откровенностью, сравнивают возлюбленных со всем, с чем им захочется, озвучивают всевозможные просьбы к этим возлюбленным и описывают все этапы любви с точки зрения этих самых возлюбленных. И люди читают все эти книги с полной невозмутимостью, никто не кричит протестуя “о боже, моральные устои пошатнулись, всеобщие скромность и благопристойность под угрозой, публикация подобных книг ведет нашу молодежь к нравственной погибели!”».

В 1956 году, устав от общественного давления, Фаррохзад отправилась в девятимесячное путешествие по Европе. Свой отъезд из Тегерана она объяснилаобъяснила Michael Craig Hillmann. A Lonely Woman: Forugh Farrokhzad and Her Poetry. Washington: 1987. P. 31. так: «Я хотела быть “женщиной”, то есть “человеческим существом”. Я хотела заявить, что тоже имею право дышать и кричать. Но другие хотели заставить меня замолчать, оставить мои крики на моих губах, оставить мое дыхание в моих легких».

Сила слов

Лирика Фаррохзад возмущала современников не только откровенностью, но и принципиальной непохожестью на классическую персидскую поэзию. Поэзия для иранцев всегда была предметом национальной гордости, ее традиции уходят вглубь веков: первые стихи на фарси Рудаки, положившие начало персидской литературе, «Шахнаме» Фирдоуси, рубаи Омара Хайяма, двустишия Руми, газели Хафиза, строки о «сынах Адама» Саади на ковре, висящем в штаб-квартире ООН в Нью-Йорке. В Иране классическая поэзия не только почитаема, но и искренне любима — к примеру, сборник стихов Хафиза до сих пор остается самой популярной книгой в стране после Корана.

В 1920-х годах персидская поэзия разделилась на традиционалистскую и модернистскую: на ту, которая воспроизводит классику, и ту, которая пытается ее переосмыслить. Последователи новой поэзии во главе с поэтом Нимой Юшиджем уже не ощущали себя придворными лириками, застывшими во времени, — они хотели писать об актуальных проблемах и переживаниях. За новым содержанием последовала и новая форма: эксперименты с размером, ритмом, поэтической лексикой. В конце 1950-х благодаря поэту Ахмаду Шамлу в персидской литературе появился белый стих. Модернистская поэзия предлагала и нового лирического героя — не постигшего жизнь мудреца, а своенравного мятущегося индивидуалиста.

Разумеется, традиционалисты считали, что стихи модернистов не имеют ничего общего с поэзией, а отказ от классических форм равносилен отказу от всей иранской культуры. В этом противостоянии считывался и политический контекст: традиционалисты поддерживали шаха Пехлеви, модернисты считали его узурпатором и выступали против. Фаррохзад принадлежала к поколению молодых бунтовщиков, но, будучи женщиной, выделялась даже на их пестром фоне.

Как автор Форуг сформировалась в первую очередь под влиянием иранской литературы, не европейской. Бросая вызов традиции, она одновременно тянулась к ней, делала ее своим поэтическим союзником. К 23 годам Фаррохзад стала более зрелым автором: если в первых сборниках, «Пленнице» (1955) и «Стене» (1956), лирическую героиню волновали преимущественно любовные переживания, то в третьем сборнике под названием «Бунт» (1958) уже появились философские размышления, впервые отчетливо прозвучала тема смерти. Автор, согласно названию сборника, уже не чувствовала себя лишь непонятой жертвой — в ней проснулась злость, силы к противостоянию, ее голос звучал все более уверенно. Позднее Фаррохзад охарактеризовалаохарактеризовалаMichael Craig Hillmann. A Lonely Woman: Forough Farrokhzad and Her Poetry. Washington: 1987. P. 35 «Бунт» как «безнадежные взмахи руками и ногами между двумя этапами жизни… последние вздохи перед своего рода освобождением».

Освобождением стали стихи, которые Фаррохзад начала писать в конце 1950-х. Они были опубликованы в 1964 году в сборнике «Новое рождение». Он произвел сокрушительное впечатление на критиков и читателей, именно этот сборник превратил талантливую девушку Форуг в великую иранскую поэтессу Фаррохзад. Ее поэзия теперь выглядела сложнее: в ней зазвучали новые голоса, появились сатирические интонации, игра со стилями, рифмованные четверостишия сменила свободная форма. И одновременно — проще: Фаррохзад использовала в новых стихах самую обычную разговорную лексику и превратила ее в изощренный поэтический инструмент. Простые образы из детства стали мощными универсальными символами. Как, например, в стихотворении «Оплакивание сада» (перевод с фарси Виктора Полещука), где заброшенный сад предстает одновременно и распавшейся семьей, и современным Фаррохзад Ираном, и — в широком смысле — человеческой жизнью:

Никому нет дела до цветов,
никому нет дела до рыбок,
никто не хочет поверить в то,
что сад погибает.
Что сердце сада давно иссохло от солнечного жара,
что разум сада давно угас
и не помнит свежести,
что помыслы сада —
о чем-то далеком и непонятном.

Жить в нашем доме тоскливо,
жить в нашем доме
в ожидании хоть какой-нибудь тучи и дождя —
скучно.

Тайная любовница и киновизионер

Самым важным для Фаррохзад человеком в этот период жизни стал кинопродюсер Эбрахим Голестан. Они познакомились в 1958 году: Фаррохзад искала работу, Голестан предложил ей стать его ассистенткой на киностудии. Деловые отношения довольно быстро переросли в романтические. Так как продюсер был женат, роман приходилось скрывать, но получалось это довольно плохо: в творческих кругах Тегерана о нем знали все. Несмотря на это, Голестан долгие годы никак не комментировал роман с Фаррохзад. Только несколько лет назад, в 94 года, он заявил в интервью, что чувства были взаимны, жена знала о романе, но уйти из семьи он никак не мог. «Представьте, что у вас четверо детей, будете ли вы не любить одного только лишь потому, что любите остальных? Вы можете любить их всех — и вы можете иметь чувства к двум людям», — сказал он в интервью The Guardian.

Нельзя сказать, что Фаррохзад полностью устраивало положение любовницы: она постоянно сталкивалась с моральным осуждением, обвинениями и оскорблениями. Известно, что после очередного инцидента она предприняла попытку самоубийства, наглотавшись таблеток снотворногоснотворного Michael Craig Hillmann. A Lonely Woman: Forugh Farrokhzad and Her Poetry. Washington: 1987. P. 42., — ее вовремя обнаружила служанка.

Зато отношения с Голестаном помогли поэтессе увлечься кино. В 1959 году она уехала в Англию учиться кинопроизводству. По возвращении в Иран занялась монтажом фильма «Пожар» (1961) — документалки о пожаре на нефтяной скважине в Ахвазе, который долгое время не удавалось потушить. Фаррохзад снимала, монтировала, продюсировала, пробовала себя в качестве актрисы.

В 1962 году со съемочной группой она отправилась в Тебриз, где провела 12 дней в лепрозории. «Дом — черный» показал творческий размах Фаррохзад: с одной стороны, это остросоциальный фильм о проблемах больных лепрой, с другой — философское высказывание о жизни вообще, честный разговор с Богом. Поклонником этого оригинального дебюта был тогда еще начинающий кинорежиссер Бернардо Бертолуччи. В 1965 году он приехал в Тегеран, чтобы взять у Фаррохзад интервью. Живой интерес к «маленькому человеку», традиционный для итальянского неореализма, у Фаррохзад соединился с восточной многозначительностью и остроумием. Это же сочетание спустя много лет воплотится в киноязыке иранской «новой волны» — фильмах Аббаса Киаростами, Мохсена Махмальбафа, Асгара Фархади, Джафара Панахи и других титулованных иранских режиссеров. Фаррохзад была визионером.

«Ты уже никогда не выплывешь, ты — утонула»

Несмотря на творческие победы, Фаррохзад погружалась в депрессию — в ее стихах все отчаяннее звучала тема одиночества. Усыновленный в Тебризе мальчик Хоссейн отчасти помогал справиться с тоской по сыну, однако жил он в доме у матери Фаррохзад — вероятно, поэтесса уже не могла взять ребенка исключительно под свою опеку. Когда Хоссейн вырос, он переехал в Германию и занялся поэзией — о нем в 2008 году сняли документальный фильм, названием которого стали те самые четыре слова, произнесенные им в фильме Фаррохзад, — Moon Sun Flower Game.

Стремление сбежать из «черного дома», нарушив все общественные условности, в конечном итоге превратилось для Фаррохзад в острое желание найти настоящий дом и понимание того, что сделать это уже вряд ли возможно. Из стихотворения «Зеленый кошмар» (перевод с фарси Виктора Полещука):

Приютите меня — вы, пылающие очаги, вы, подковы удачи,
вы, перезвоны посуды в оживленной кухне,
вы, завораживающие аккорды швейной машинки,
вы, ежедневные междоусобицы веника и пола,
приютите меня — вы, объятья жаркой любви,
после которой на ложе остаются
капли крови и млечной росы!
Целый день, целый день,
словно утопленницу,
несет меня к огромной туманной скале,
к глубоким морским пещерам,
к внимательным безмолвным рыбам,
и мой позвоночник
натягивается, как тетива, от предощущения смерти.
Я не могу, я больше уже не могу
и пускаюсь в дорогу,
и мое отчаяние только усугубляется моей стойкостью.
И эта весна, и этот зеленый кошмар,
которые хлынули в мое окно,
как бы говорят мне:
«Знай, ты уже никогда не выплывешь,
ты —
утонула».

В последние месяцы жизни Фаррохзад работала над постановкой в Тегеране пьесы Бернарда Шоу о Жанне д’Арк «Святая Иоанна», где планировала сыграть главную роль. 14 февраля 1967 года, возвращаясь из родительского дома на киностудию, Фаррохзад попала в аварию: пытаясь избежать столкновения с автобусом, направила автомобиль в каменную стену. Ей было 32 года.

Ранняя и внезапная смерть сделала Фаррохзад культовым автором. После Исламской революции ее творчество было запрещено в Иране больше чем на десятилетие, однако сегодня поэтесса, по выражению автора The Washington Post, является «иранским эквивалентом рок-звезды». Рядом с ее могилой всегда можно увидеть свежие цветы и молодых девушек в хиджабах, декламирующих наизусть стихи Фаррохзад.